В месте здесь - Александр Михайлович Уланов

и обрати внимание на крыши. Особенно хорошо посмотреть на них сверху. И узнай, всегда ли у них такая пасмурная грустная погода.

– На Адмиралтействе один из бюстов наверху видно так, что из-за карниза высовывается только голова на довольно длинной шее, словно ничего другого и нет. Змей с человеческой головой. И очень строгим взглядом. На Моховой дом, откуда из отверстий выглядывают головы римлян в лавровых венках – словно из люков. Это вообще драконий район – Моховая, Пантелеймоновская. Драконы держат балконы, эркеры, гербы. С летучемышиными крыльями. Или с напряжёнными телами борзых. На набережной Карповки – змеи, уходящие в камень хвостами. Около Таврического сада – дом с тяжеленными колоннами с третьего этажа по пятый, причём колонны не только ничего сами не держат, но и стоят на выступах из стены. Атланты поддерживают балкон, отвернувшись друг от друга. Конечно, за столько лет можно так друг другу надоесть. Два ленивых атланта на Невском держат не балкон, а всего лишь какие-то ящики. Стыдливые кариатиды на Каменноостровском – одной рукой держат, другой пытаются прикрыть грудь. Дом в конце Бассейной, где скульптуры ухитряются иметь в себе одновременно что-то скандинавско-языческое, египетское и ассирийское. А над ними – хаос балконов, башенок, мансард, труб. Египетская пирамида на углу крыши на Съезжинской. Дом Лидваля – ящерица под мухомором. А сверху бросается рысь. Если посмотреть от Смольного собора на площадь и далее на коробки домов, из середины восемнадцатого века в середину двадцатого – кажется, что между тем и этим стекло. Модерн живёт сам, а классицизм нуждается в воде для перспективы. Огромные проспекты – в Нью-Йорке туда бы ещё квартал втолкнули. Улицы для ветра, а не людей. Вавилонский размах сталинской архитектуры копился в помпезной тяжести Каменноостровского проспекта. Но за тонким слоем штукатурки – кирпич. Только кирпич, а не камень. Девушки курящие и прозрачные, как сигаретный дым. Пейзажи Клода Моне – приглушённая прозрачность, как сквозь слёзы, и они наворачиваются на глаза. Экспонат кунсткамеры: зубы, выдранные Петром I у разных птиц.

– Город, как на старинной фотографии, чуть пожелтевшей. А что-то вообще в таком коричневато-зелёном оттенке, как на глубине в каком-нибудь непрозрачном пруду, где солнце если и светит, то светит неярко и со всех сторон, а откуда конкретно – не определишь. Наверное, поэтому кажется, что и звуки там замедляются, и произносятся неотчетливо, неясно. Или такой свет от множества каналов, заполненных водой. Сырость, но вот именно сырость, а не свежесть. Как на берегу Финского залива – запах гниющих водорослей и застоявшейся воды. Это тот самый поиск трещин и пятен, который помогает привить город к себе, чтобы потом можно было вспоминать. Мне нравится эта сырость. Город, который съедает цвет. Интересно было бы сравнить с другими на воде – вот именно по цвету и запаху. И я наконец-то увидела, как разматывают шелковичные коконы.

– Прозрачные иглы сколецита. Вееры томсонита. Чёрно-серебряные перья клинохлора. Ножи антимонита. Красный шар боксита. Кольцо кальцита. Шестигранные стержни-карандаши берилла. Пирамидки циркона. Малахит – круги-пульсации, расходящиеся от многих источников. Медная мышь – отложения медных минералов на мышином теле. Кварц заполняет ходы древоточцев в окаменелом дереве. Водоросли касситерита. Роза барита. Деревья серебра. Блестящие морские ежи астрофиллита. Топаз от нейтронов голубеет, от гамма-лучей становится коричневым. Турмалин после нагрева зелёно-голубой.

– Не хочу, чтобы всё это пропало или ушло в другую сторону. Пусть это будет твоё, с тобой, для тебя. Я устала быть Пенелопой, ожидающей конца пусть невероятного, но чужого приключения.

– Но ты же не ждёшь, ты со мной разговариваешь каждый день. И я с тобой. А приключения заканчиваются только с концом жизни.

Рембо говорил, что поэт должен пройти всё. Да, чувственный опыт необходим. Но кроме ширины есть ещё и глубина. Побыть в каком-то состоянии пять секунд и бежать к следующему – вовсе не значит получить его опыт. Но кто скажет, сколько будет достаточно? Пятнадцать минут? Пятнадцать лет? И невозможно пройти всё. А если потребовать глубины – задача становится невозможной в квадрате. И тогда работает выбор – человеческая способность. Потому что только камень принимает всё, пришедшее к нему.

– Ну почему так происходит? У нас какие-нибудь медвежьи ушки, а у них такое разнообразие в названиях, и такая скучная жизнь рядом со всем этим великолепием.

– Я же тебе рассказывал о безвкусном фрукте с названием «огненный дракон».

– По-моему, у них названия не для определения вкуса еды, а, наоборот, для отвлекающего маневра. Если невкусно, то пусть будет хотя бы красиво.

– Я паука спас! Большого и мохнатого. Китайцы его хотели пристукнуть, а я сказал, что по-русски это паук, пауку сказал, чтобы шёл под шкаф, и сразу стал их о чём-то по работе спрашивать. Но они потом улыбались, и, видимо, ещё более сумасшедшим меня считают.

– Краснокирпичные стандартные домики, рынок, на дороге дохлые курицы, причём Лин пояснила, что они чем-то отравились, если бы машина сбила – их съели бы. Потрёпанные работяги на велосипедах и тракторах. У меня село умиления не вызывает.

– Да и у меня. Но я очень люблю вот именно чужие деревни, где ни тебя никто не знает, ни ты нос к носу ни с каким знакомым не столкнёшься. Помнишь, мы с тобой поехали в уральскую деревню, смотрели на рыб в речке и на чужие дома?

– Так же, как китайский поэт не так уж отличается от русского, китайская деревня мало отличается от чего-нибудь под Тулой. Меньше пьяных, но больше шума и крика.

– Так я даже не узнаю, когда ты окажешься здесь?

– Телеграмму дам из Владивостока. Видел карту – интересный город, множество заливов и гор.

– А что, обычная почта ещё работает? Поеду-ка я во Владивосток.

– И там встретимся, а назад поездом? почему бы нет?

– Тогда жди.

– Где? Я сам не знаю, где там жить буду. Написал Белых, попросил порекомендовать дешёвую гостиницу, он пока молчит.

– Давай на каком-нибудь мосту. Там совершенно замечательные бухты, очень глубокие, и наверное, тёплые летом. Много крыш каких-то – синих, острых и плоских, и всяческих летающих рыб. Какие-то неотчётливые острова и дымы. Бухта Песчаная очень красиво смотрится, окружённая горами. Если будет время, съезди куда-нибудь недалеко в окрестности.

– Я живу здесь, как жена моряка, по три месяца ожидающая возвращения.

– Меньше, чем два!

– А почему ты, собственно, решил, что я только твои возвращения имею в виду?

– Процесс, как я пересылала тебе текст Бланшо, называется бланшированием?

– Бланширование – это скорее писание о