Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче

Доктор Коламби занимается не только головным мозгом, но и позвоночником: он уже оперировал Уайта, когда тот повредил межпозвоночный диск. (Коламби в момент несчастного случая отдыхал на лыжном курорте, но отказался выезжать на склон: вдруг он получит травму и не сможет оперировать своего наставника?[535]) Уайт ему доверял – неудивительно, ведь он сам его учил. Несведущему обывателю может показаться, что на черно-сером снимке, который в упор рассматривает Коламби, – только расплывчатые очертания черепа и какая-то подернутая рябью масса между его внешней стенкой и внутренними желудочками. Уайту эта картинка рассказывает о разорванных сосудах и крови, излившейся в мягкие ткани мозга. В сущности, Уайт перенес инсульт. Множество его пациентов погибло от кровоизлияния в мозг, а у тех, кого ему удалось спасти, функции мозга восстанавливались с трудом и не до конца. Уайт хочет подняться с кровати, встать на ноги – но чувство равновесия подводит. Он даже голову приподнимает с трудом. Коламби без раздумий отправляет его в неврологическую реанимацию.

Уайт не хотел уходить на пенсию. Не хотел оставлять клинику. А теперь его волнует, позволят ли ему покинуть ее до Рождества. Кто будет Санта-Клаусом на празднике для детишек из неблагополучных семей? Кто закупит подарки?[536] Придется ли заново учиться ходить? Пострадал ли разум необратимо? А как же работа?

Но идут месяцы, а Уайт все еще находится в реабилитационном центре. «Это напоминает мне портрет Дориана Грея», – пишет он в своей колонке в The News-Herald. Уайт воображает себя Дорианом, который остается «молодым, цветущим и привлекательным по сравнению… с другими пациентами на физио– и эрготерапии». Организмы подводят и предают других пациентов, пока он, Уайт, умственно и духовно «не стареет»[537]. Но в тесных белых стенах палаты, глядя в зеркало в ванной под безжалостным флуоресцентным светом, Уайт видит правду. Лицо в морщинах и пигментных пятнах, осунувшееся, обвисшее, дряблое. «До меня внезапно дошло, что на деле я совсем не отличаюсь от других пациентов», – признает доктор с горечью. Мы все одинаковы «в нашем общем стремлении выжить и вернуться в мир»[538].

Уайт – Тихоня. Уайт – Мясник. Хирург-экспериментатор, у которого за плечами сотни написанных статей и тысячи выполненных операций. Врач, разработавший технологии перфузии и трансплантации головы, мечтавший осуществить первую настоящую пересадку головы у человека. Итак, этот самый доктор Уайт тоже смертен. И даже если оставалась какая-то слабая, ничтожная надежда после тех восьми лет, минувших с его дерзкого заявления, что наконец пришел час осуществить пересадку головы, Уайт уже понимает, что сам он оперировать больше не будет.

В реабилитационном центре Уайт получает известие, как будто дожидавшееся его болезни: новое руководство «Метро» собирается закрыть лабораторию исследования мозга. Помещения пустуют восемь лет – это уже своего рода музей при клинике. Его бывшая команда, не получив финансирования на продолжение работы, переключилась на иные задачи… и, собственно говоря, Уайт в своих опытах с макаками все равно, по сути, уперся в стену. А клинике нужны помещения. Он может забрать из лаборатории все, что хочет, сказали ему. Остальное выбросят. Впрочем, часть материалов уже пришла в негодность – пыльные воспоминания об операциях, которые никто никогда не повторит. Похоже, общество больше не видит смысла в операции, которая спасает голову ценой отказа от неработающего организма.

К весне стал рассыпаться и организм самого Уайта. Его одолевали сразу несколько недугов, включая желудочные кровотечения: однажды его даже пришлось везти в клинику на санитарном вертолете сквозь ночную грозу. Выписавшись домой, Уайт не мог ни водить машину, ни даже ходить без посторонней помощи, и здоровье его неуклонно ухудшалось. Лабораторию уже уничтожили, его заботливо сохраненные коробки заполнили собой три угла в доме у озера. Из всех новостей эта оказалась для Уайта самой горькой. Он надеялся, что в клинике, которой он отдал большую часть жизни, его работу сохранят – пусть хотя бы для музея. Разумеется, какую-то часть сохранили – вернее сказать, применили. При лечении повреждений спинного мозга, инсультов, ишемии и черепно-мозговых травм нейрохирурги по всей стране прибегали к перфузионному охлаждению[539]. Начало этой методике положили ранние опыты Уайта: изолирование мозга, а до того – перфузия у собак и обезьян. Эта работа продолжится. Без последователей, которые могли бы взять с собой в будущее его протокол пересадки всего организма, единственным достижением Уайта, которое еще не забыли (пусть даже забыли, как он боялся, его самого), оставалась перфузия.

Жизнь, говорил Уайт, – это главное, что стоит сохранять. Но теперь, когда его собственная жизнь и карьера неуклонно близились к финалу, он стал больше задумываться о сохранении наследия – и в конце января 2010 года сел за письмо старому другу. С просьбой о помощи.

«Дорогой Боб, – писал несколько дней спустя в ответном послании Джозеф Мюррей, – спасибо за твое продуманное и полезное письмо о Нобелевской премии. Я предприму нужные шаги, которые позволяют действующие правила выдвижения»[540]. По просьбе друга Мюррей, сам прежде удостоившийся Нобелевской премии, выдвинет кандидатуру Роберта Дж. Уайта – за заслуги перед медициной и выдающийся вклад в науку.

Попав в эту славную и немногочисленную – не больше тысячи – когорту людей, чьи заслуги перед грядущими поколениями в физике, химии, медицине, литературе, экономике и миротворческой деятельности общепризнаны, Уайт удостоится великой чести: лишь около двух сотен нобелевских лауреатов представляют физиологию и медицину. В числе последних и кумир Демихова Иван Павлов, и французский хирург Алексис Каррель, который много лет назад менял конечности собакам (хотя и без особого успеха). Уотсон и Крик, прославившиеся изучением двойной спирали ДНК, удостоились высокого звания в 1962 году. И, конечно же, сам Мюррей – в 1990-м. Оставалась надежда на вечную жизнь – хотя бы в одном, переносном смысле.

История Нобелевской премии связана с именем богатого промышленника Альфреда Нобеля. Предприниматель, родившийся в Швеции и выросший в России, в 1895 году оставил львиную долю своего состояния на учреждение денежной премии для ученых. Премия по физиологии и медицине присуждается только авторам открытий, которые изменили лицо науки и принесли большую пользу человечеству. Ни совокупность заслуг, ни собственная научная школа – все это не имеет значения. Вклад номинанта должен представлять собой некое открытие, значимость которого имеет шанс выдержать испытание временем. Выдвигать кандидатов может узкая группа избранных, состоящая в основном из лауреатов в той же категории, – словом, людей вроде Джозефа Мюррея.

«История этой номинации начинается в клинике Бригама», – писал Мюррей в первых строках своей заявки[541]. Именно там, пояснял он далее, доктор Уайт работал с Фрэнсисом Муром и самим Мюрреем – и проникся «первопроходческим духом» лаборатории Мура. Молодой Уайт, вернувшийся с войны, еще в эйфории оттого, что ему предложили место в Гарварде, еще крепкий и пышущий