Спешащие во тьму. Урд и другие безлюдья - Адам Нэвилл

В дальнем левом углу гостиной – загроможденный кухонный гарнитур, его фурнитура и крепления не обновлялись десятилетиями. Некогда белые дверцы шкафов и ящиков пожелтели от солнечного света и покрылись пятнами от готовки. Оранжевый линолеум за десятилетия стерт шаркающими ногами до цвета слоновой кости. Поверхность старых эмалированных приборов покрыта похожими на кровь потеками затвердевшего жира и подливы.

Хрупкие деревянные жалюзи, перевязанные невообразимыми узлами, напоминающими гроздья винограда, заслоняют большую часть света, пропуская лишь его толику сквозь щели в углах оконных рам.

На кухонной стойке раскинулось поле боя из немытой посуды и грязных контейнеров. Стеклянные и жестяные банки с застывшим содержимым напоминают мензурки в заброшенной лаборатории. У стены – тостер, почерневший, как сгоревший в автокатастрофе автомобиль. Хлебница со сломанной дверцей. Из открытой стиральной машины на пол вывалился цветастый язык грязного белья.

В угол кухни вдавлено третье тело.

Рядом с металлической раковиной, в которой выросла башня из грязных мисок и покрытых инеем кастрюль, среди строительных лесов закопченной утвари виднеется нижняя половина женской фигуры. Верхняя исчезает в буфете, стоящем между плитой и раковиной. Дверца деревянного шкафа выбита внутрь под тяжестью тела. Из рамы с погнутыми петлями торчат свежие деревянные осколки. Мясистые ноги в туго натянутых серо-коричневых брюках торчат в направлении комнаты. Толстые щиколотки скрыты белыми носками. Кремовые, с ремешком на липучке туфельки на нелепо маленьких ступнях выглядят забавно, несмотря на чудовищность того, что их обладательницу впихнули в кухонный шкаф.

Возле ног лежит небольшой круглый щит. Артефакт, вроде тех, которые можно увидеть в музеях древности. Сделанный из обтянутого кожей дерева, с ободом в форме колеса и сферическим выступом из тщательно отполированной латуни. Церемониальный, возможно, до сих пор не проверенный в бою, но среди царящей в доме грязи и антисанитарии он выглядит столь же неуместно, как и брошенные в подвале меч и ножны. Старое оружие, не обеспечившее ни малейшей защиты от силы, которая поразила эти тела.

Дальше по коридору какой-то шум. Признаки жизни.

По этому звуку легко представить, что новорожденный жеребенок или теленок изо всех сил пытается встать на тонкие ножки; копыта скользят по околоплодной жидкости, разбрызганной по грязному сараю. Коленные суставы, формой напоминающие грецкие орехи, стучат по деревянному полу. Раздается царапанье. Затем стук тяжелых ног по полу в коридоре, после чего – по обитым тонким ковром ступеням.

Мы здесь не одни. То, что недавно находилось снаружи, поднялось наверх.

Из кухни видна запертая входная дверь, фрамуга прикрыта неаккуратно разрезанным картоном, заклеенным черной изолентой. На одной панели изображена марка корма для собак, отштампованная черными чернилами.

Унылый, коричневатый, как глотка курильщика трубки, коридор, от которого пахнет ладаном, ведет в пару полутемных комнат на первом этаже.

Взгляд проникает в одну из них. Все перевернуто вверх дном, как после землетрясения, но среди хлама все еще видны несколько участков красного коврового покрытия. Те, что на свету, покрыты ворсинками и разводами серой пыли. Две бесформенные груды, возможно, являются стульями, но они настолько завалены мусором, что невозможно разглядеть ни их стиль, ни узоры на обивке. Мебель гостиной, за исключением верхней полки стоящего у дальней стены кремового книжного шкафа, покрывают старые бумаги, одежда, картонные коробки, пластмассовые ящики, клонящиеся стопки книг, обложки которых скрыты полумраком.

В противоположном конце помещения, где на красной нитке, прикрепленной медными канцелярскими кнопками к унылым цветочным обоям, висят старые выцветшие рождественские открытки, свалка испорченных и брошенных вещей достигает высоты головы.

Дверь соседней комнаты лежит на полу в гостиной. Выбитая. Дыры в дверном косяке, там, где из дерева вырваны петли, совсем свежие.

В помещении царит затворнический полумрак. Окна и большие стеклянные двери скрыты плотными шторами. Маленькая лампа на стопке газет освещает подводным светом стол. За ним ели, но посуду никогда не убирали. На поверхности валяются не менее дюжины кружек, внутренняя поверхность которых покрыта коричневым налетом, отчего они напоминают грязные рты. Раскрашенные в странные цвета керамические миски украшены темными разводами. Черствый тост одеревенел и раскрошился. Поверх журналов и сборников головоломок лежит открытая пачка песочного печенья.

Рядом с мягким креслом, чья кремово-розовая обивка потемнела от сальных пятен, стоит тканевый мешок, из которого высыпались пряжа и вязальные принадлежности.

Между газовым камином и захламленным столом распласталось четвертое тело.

На грязном красном ковре перед каминной решеткой лицом вниз лежит женщина. Копна седых волос растрепанная, как вата, с одной стороны и намокшая, темная с другой. Ноги вывернуты под неестественными углами. Один шлепанец слетел. Руки вытянуты вперед, как у парашютиста. Одна все еще сжимает деревянную чашу в форме кубка, судя по стилю, сделанному много веков назад. Емкость пуста.

Остальные вещи в комнате ничем не примечательны, совершенно обычны и пребывают в беспорядке, словно невзначай оброненные и забытые. Кроме большой картины над камином. Написанной маслом в настолько мрачной палитре, что трудно определить, чей это портрет. Виден лишь темный силуэт, в короне и с расправленными крыльями.

Странно, но несмотря на царящие в доме скудость, грязь и беспорядок рама картины покрыта роскошным сусальным золотом и отлита в форме экстравагантного карниза. На ней изображено множество маленьких обнаженных человеческих фигур. Они переплетаются, как бы карабкаясь друг на друга.

Идем назад, по коричневатому желобу коридора к лестнице. Миндаль. Ветивер. Ладан.

Наверху тишина, лестничная клетка такая же тесная и темная, как грязная пасть за решеткой зоопарка, разинутая для зевка.

Второй этаж. Четыре закрытых двери. Сверху, с площадки, доносится глухой стук. Затем царапанье по ковровому полу чего-то, обладающего значительным весом. Когда шум волочения смолкает, будто движение прекратилось, раздается топот твердых ног по половицам. В другом конце лестничной площадке, ближе к передней части здания, захлопывается дверь.

Мы здесь не одни.

Поднимаемся по лестнице на следующий этаж мрачного здания, пребывающего в вечной ночи, будто восход каждой новой зари мешал нездоровым занятиям обитателей или гостей.

Четыре двери, густо выкрашенные темно-красной краской, которая кажется коричневой в мрачном свете, льющемся вверх по лестнице. Три закрыты. Один проем зияет, дверь висит на нижней петле, верхняя выбита из рамы. Главная спальня.

Заглядываем в нее с лестничной площадки. Солнечный свет, пробивающийся сквозь тонкие желтоватые занавески, отбрасывает малярийный блеск на мрачное пространство, заставленное мебелью. В центре – огромная незаправленная кровать. Ветхое постельное белье, спутанное и безнадежно мятое, свисает с дивана. Рядом, на полу – настоящее болото из одежды, газет, книг, и посуды.

Из дверного проема видны два больших шкафа, громоздких, как поставленные вертикально гробы. Они занимают два темных дальних угла, словно