Аукцион - Яна Николаевна Москаленко

ты была так спокойна. Эта особенность сильно влияет на качество души, поэтому души, способные на такое самопожертвование, ценятся выше. При этом наличие объекта самопожертвования у донора в момент операции совсем не обязательно, наоборот, важнее потенциал, а не его реализация.

– Ляг ровно. – Я почти не слышал собственного голоса, сердце колошматилось в груди, потели ладони, но я старался себя контролировать.

Я включил Душелокатор, он разогнулся и прислонил излучающую катушку к твоему телу. Раздалось гудение, и Душелокатор принялся искать твою душу. Ты по-прежнему держала руки, задрав их над головой, и не обращала на процесс никакого внимания. Я замер у монитора.

– Может, у меня ее нет? – Ты хмыкнула, и Душелокатор возмущенно запищал в ответ.

Я ничего не ответил, просто наблюдал, как излучающая катушка скользила вверх, вниз, дернулась, и вновь наверх; я предчувствовал, где она остановится.

Свершилось. Душелокатор издал одобрительный сигнал и застыл: на мониторе между ключицами вихрилось дымчатое вещество. Позже я узнал, что душа золотистого цвета, что движение ее хаотично и непрерывно, что душа использует тело как опору, что в отсутствие тела душа не способна двигаться и погибает, поскольку в непрерывности движения залог ее существования. Все это пришло позже, а тогда были причудливые завитки душевной материи и мысль, что я прикоснулся к самой смерти и прихлопнул ее, как таракана. Еще мне стало совершенно ясно: ничего прекрасней твоей души я в жизни не видел. Тебе надоело скрючивать пальцы, ты растянулась на операционном столе, а когда я выключил Душелокатор, ты уже уснула. Ты проспала на столе до утра, потому что ненавидела, когда тебя будили. И я не стал.

В древних текстах масса намеков на то, как сильно связана человеческая суть с душой. Так и есть: душа – это выражение самости личности. Оставалось выяснить, возможно ли это «выражение личности» конкретизировать, иначе говоря – разобраться в его природе.

Мы бегали друг за другом по кругу. Мое первое открытие свидетельствовало: впереди большие перемены, это понимал даже Даниил. Но меня ждала еще куча исследований, и Даниил, как ни смешно, оставался единственным, кроме тебя, кому я доверял и кто мог помочь мне. Вот я и носился за ним. Ты носилась за мной, твое пренебрежение исчезло, ты испугалась, что мой прорыв разрушит нашу связь, хотя я по-прежнему считал тебя его вдохновительницей и твердил: удалось, ты привязала меня к себе окончательно. Твой страх меня потерять мог выглядеть умилительно, но в отчаянии ты была еще страшнее, чем в ярости, и я тебя сторонился. Даниил все так же носился за тобой, наблюдал твои метания, а потому был готов помогать мне: когда я был доволен, успокаивалась и ты. На тот момент наши взаимоотношения из пазлов превратились в слепленную из разных цветов пластилина кучу. Тогда я не думал, что это тупик, безвыходная история, наоборот, порой казалось, что так и должна быть устроена жизнь. Я был счастлив.

Следующим мы обследовали Данте – он согласился, но этого было недостаточно, нужны были еще подопытные, которые никогда не узнали бы, для чего я провожу свои эксперименты. Осторожность, боязнь огласки определяли мое поведение, и иногда, да, его можно было счесть маниакальным. Записи велись исключительно на бумаге, я запирал их в сейфе, не выходил из квартиры надолго, а в свои краткосрочные отлучки без конца мониторил камеры. Даже твое присутствие рядом с материалами стало меня напрягать. Твое отношение к моим исследованиям по-прежнему часто менялось, я то и дело слышал неодобрение и ревность в твоем голосе, а еще я знал, что ты способна на что угодно, мое прощение тебе и не требовалось. Во время ссор мы вставали каждый по свою сторону баррикад: я заслонял от тебя стол, ты от меня – швейную машинку, и мы ждали, посмеет ли кто-то броситься первым. Это значило бы разрушить все, что мы создали.

Ты требовала, чтобы в постели я был только с тобой, думал о тебе, и постоянно заглядывала мне в глаза, будто могла понять, о чем я думаю. Могла, конечно. Все это было лишним. Ты ненавидела, когда тебе мешали шить, постоянно трепалась об одежде, но мы оставались вдвоем, и все остальное на время отступало. Друг с другом мы могли переключиться. Не знаю, срабатывало ли это с Даниилом. Наверное, ведь его ты тоже любила. Однако чем дальше, тем больше и секс походил на борьбу.

Обычно людей приводил Даниил. Тогда он вовсю работал на ударников, отслужил год чистильщиком в Кварталах, перебрался обратно в Город, папочка готовил Даниила к руководящим должностям, и сам Даниил был сплошь дотошная правильность, поэтому никто не замечал, что он забирает служебную машину, а со склада пропадают запасы медицинских обезвреживателей. Прогрессивный Центр разработал для ударников потрясающие инъекции, мы использовали те, что надолго отрубают сознание, а после человек не помнил последние несколько часов бодрствования. Сначала годились всякие особи – я сканировал души без разбора, пытаясь все упорядочить, хотя бы немного привести данные к общему знаменателю. Со временем процесс захватывал меня; скоро, душа моя, я опять потерял счет времени и всякую меру. Даниил не мог привозить образцы слишком часто, выходил из себя, когда я требовал шевелиться, ты бросалась на Даниила, потому что тебя расстраивали моя нервозность и отстраненность, и Даниил ехал, искал. Мы снова встали на наш беговой круг.

Пока Даниил искал образцы, я работал с тем, что было, и иногда мне мерещилось, что моей рукой по бумаге движет чужая воля. У меня нет склонности к мистификациям, возможно, я просто слишком верил в сокровенность момента, но если ты хотя бы притворялась, что разделяешь мой трепет (временами даже действительно пыталась), Даниил не был так сговорчив.

– Это мерзко. То, что мы делаем. – Даниил произносил это каждый раз, доставляя очередной образец.

Уже тогда, душа моя, Даниил был пропитан этой искусственно сформированной моралью, которая так безжалостно и категорично разделяла мир на хорошее и плохое. Он не различал полутонов, самое страшное – он лицемерил. С одной стороны, он негодовал из-за жестокости и опасности моих научных изысканий (я сохранил в памяти для тебя эти в корне неверные определения моей работы), с другой – продолжал помогать, потому что его любовь к тебе перечеркивала всякую мораль, в которую он якобы верил. Его жизнь, наша жизнь в принципе, шла вразрез с тем, на что Даниил опирался, но он не мог иначе, потому что чувства перевешивали, они чаще всего перевешивают. Люди в этом отношении существа практически безвольные. Меня раздражало это притворство,