Аукцион - Яна Николаевна Москаленко

моего уха, твои волосы лезли в лицо, и я буквально дурел от их запаха. Иногда чужие образы тебе нравились, иногда не очень, поэтому твое самолюбие поочередно надувалось и сдувалось. Люди хвалят людей по кругу, а ты справлялась сама. За это я тебя обожал, да. Ты была самобытной, не нуждалась в людях, наверное, даже во мне, а я через месяц начал сходить с ума без разбросанных по всей квартире ниток, плаксивого «ну примерь, приложи хоть».

Помню, как я послушно разглядывал прохожих. Чуть дальше их собралось многовато. Они ходили туда-сюда по широким ступенькам – к воде и обратно, громко переговаривались. О чем же они говорили? Хвалили друг друга за что-то? Как ты тогда. Ты собрала прекрасную палитру, поэтому опять раздулась. Может, все вокруг занимались тем же самым? Не вслух, хотя бы мысленно.

Молодец, что подал мне руку, пока мы поднимались по ступенькам.

Молодец, что смеешься над моими шутками.

Молодец, что сделала аборт.

Молодец, молодец, молодец.

Не знаю, как работает похвала. Ставят ли люди плюсики в воображаемой анкете «похожести» или просто поощряют хорошее поведение – и это как вкусняшка для зверюшки, которая научилась не гадить в доме?

Мы приближались к скоплению гуляющих, и я вдруг понял, что толпа не просто хаотично бегает по ступенькам. То была нездоровая суета. Пуганая.

Мерзкая вещь – коллективная паника. Ты еще не видел, что случилось, но чувствуешь чужой страх так остро, будто он смешался с запахом тележек с пирогами и илистой, навсегда утонувшей в воде набережной. Ты тоже начинаешь бояться.

Грудь сдавило, стало чуть тяжелее дышать. Я сбежал по ступеням вниз и остановился у самой кромки воды. Ты осталась наверху. Река возмутилась, качнулась и лизнула носки моих ботинок. На, смотри, что я тебе принесла!

На вид лет двенадцать, хотя трудно сказать наверняка. Темные волосы прилипли ко лбу, шее. Мальчика давно не стригли. Посиневшие губы полуоткрыты, а все тело набухло, раздулось. Мне захотелось подойти и выжать его, как губку, чтобы он снова принял естественные мальчиковые размеры. При этом мальчик был странного голубо-серо-зеленого оттенка. Река вместе с жизнью впитала в себя все краски, которые водились в молодом организме. Смыла и грехи, и подвиги.

– Кто-нибудь вызвал ударников?

– Неужели один из заблудших? Из тех, кто просрочил пропуск и болтается у нас просто так?!

– Заблудший ребенок? Ему бы и пропуск не выписали.

– Ударников вызвали?

– Совсем еще дитё…

– Я слышал, для заблудших теперь отдельные меры. Кто в Городе пропуск просрочит, тому по Кодексу не штраф, а тюремное заключение полагается.

– Да что вы, может, мальчик – горожанин!

– Где же ударники?!

Как глупо я разглядывал мальчика – во все глаза. Я живой, а он – как я, только мертвый. Когда сталкиваешься со смертью, невольно проговариваешь в сознании: я живой.

Конечно, не горожанин он был. Не стригли давно. С такими вихрами дети в Кварталах бегают. Река и там протекает. Вот, прибило течением. Недоглядели чистильщики, не выловили.

Ударники все-таки приехали, завернули мальчика в черный мешок и увезли на патрульной машине с сиреной.

С тех пор столько лет прошло, а я до сих пор помню, какой он был мертвый.

С оболочками не так. Когда из человеческого тела выкачивают душу, наступает короткий период так называемого бездушевного шока – оболочку потряхивает. Несколько смачных судорог, закатившиеся зрачки и прочие остаточные действия стремительно угасающего организма. Когда оболочка перестает трястись, Умница-616 направляет извлеченную душу в собирающий кристалл и выключается.

В процедурной сразу становится тихо. Первое время я подолгу слушал эту тишину: она не была пугающей или жуткой, она никакой не была, пустая и бесцветная. Так я и стоял, прислушивался, смотрел на то, что было донором на операционном столе, все ждал, когда скажу, хотя бы про себя произнесу: я живой.

Но в голове тоже тихо. Тело без души напоминает коробку со старыми вещами, которая когда-то была очень важна, когда-то очень давно. Она уже вся в пыли, вросла в темный угол, куда ее задвинули и где про нее напрочь забыли. Они все еще там, эти вещи, но смысла в них нет и нужды тоже. Так и с оболочкой. Если ее вскрыть и потрясти – вывалятся кишки, может, еще какие внутренности, но даже такое кровожадное надругательство – глупое и нелепое, ведь кажется, что оболочка никогда живой и не была.

Раньше я всегда приходил в морг во время утилизации оболочек. Смотрел, как кремационная печь автоматически раздвигает и задвигает прожорливую пасть. Хлоп-хлоп. Одна оболочка. Другая. Я надеялся, что рано или поздно ко мне вернется чувство, которое парализовало меня в тот день на мостовой. Глухо.

Впрочем, я забежал вперед.

А помнишь, как по-дурацки мы познакомились? Тогда, на день Города. Если бы не любовь к фисташковому мороженому, может, и не случилось бы всего этого. Может, и душ бы не было, и ты бы не умерла. Может, наконец бы выбрала – я или Даниил.

Жара стояла страшная, охладительные и поливочные машины не справлялись, на набережной не купались, река почти закипела. В лавке сломался робот-мороженщик, и фисташковое осталось последнее. Я в детстве часто болел, мороженое мне стабильно запрещали, поэтому, повзрослев, я за рожок мог и покалечить. Еще и ты – пролезла вперед! Сколько я тебе припоминал, а ты до последнего отпиралась, а я видел, что пролезла. Стояла с тающим рожком, я размахивал перед тобой руками и кричал что-то возмущенное. Ты кричала в ответ даже громче, и я изумился, как у горожанки язык поворачивался так разговаривать.

– А вот хер тебе, а не мороженое! – и половину рожка в рот запихала. Удивительная вредность и удивительно широкий рот.

Тогда и ввязался Даниил, Данте, он так теперь себя называет. Ты бы услышала, обсмеялась. Отщепенцам, тем, кто добровольно покинул Город ради квартальной жизни, не положены городские имена, но он и сам хотел себя старого стереть, вычеркнуть. Помнишь, каким он был? Высоченный, гладко выбритый курсант Ударной школы. Это в Кварталах он носит бороду и дурацкие шляпы, представляешь, бородатый! А тогда все строго по Уставу, готовился к службе на благо Города. У меня вообще случился день потрясений, два сумасшедших на один квадратный метр.

– Уступили бы даме, некрасиво же.

– С чего бы? Любое гендерное неравенство упразднили черт знает когда. А она вперед влезла, пусть вернет мороженое!

Даниил зарядил мне в нос, ты надела мороженое ему на голову, и с тех пор мы не расставались. Это была странная дружба. Сейчас у меня есть Аукционный