Фестиваль - Сергей Власов

– Не зря наша Ламанча считается его родиной, – ответил ему осел и сам ужаснулся собственной отсебятине.

В эту секунду у одного из сидящих во втором почетном ряду господ зазвонил – чудо конца двадцатого века – мобильный телефон – вещь дорогая, не каждому по карману, но такая нужная и в бизнесе, и в быту, и для самоутверждения, а порой даже и на премьерном театральном представлении.

– Да, уже началось… Нет, Дульсинея пока не появлялась. Россинант – тоже. Вместо него на сцене пока только осел. Да при чем здесь ты? Послушай, если бы я хотел тебя оскорбить, то назвал бы ишачихой. Кто неграмотный? Да я через месяц доктором наук стану. Ну и что?! Это мое дело. Главное – на руках у меня будет диплом. Нет, не посадят. Это исключено. А будешь себя хорошо вести – я и тебе что-нибудь куплю. Ладно, отсоединяюсь, а то тут уже стучат. По спине, по чему же еще. Не по башке же – здесь публика-то приличная. Места блатные, блатные и сидят. Все люди образованные и интеллигентные, вроде меня.

Прослушав монолог образованного господина, зал взорвался аплодисментами.

В антракте зрители с огромным воодушевлением обсуждали увиденное. Высказывались различные, часто противоположные мнения, но большинство все же склонялось к мысли, что новая постановка – безусловно, шаг вперед в искусстве лицедейства.

Ирина Львовна, доедая четвертый эклер в буфете, объясняла гротесковую сущность творчества Самокруткина Галине Руковец.

Колдун Кулебякин закрылся в одной из кабинок дамского туалета и гигантскими фломастерами расписывал ее внутреннее кафельное нутро различными надписями непристойного содержания.

Иван Петрович, как бы случайно появившись в фойе среди зрителей, на самом деле вышел с конкретной целью – попытаться понять их настрой, ответил на множественные рукопожатия и, с удовольствием оставив автографы на различного рода открытках, программках спектакля и просто непонятных бумажках, важно удалился.

Когда публика отправилась рассаживаться по своим местам, к буфетчице тете Клаве подошел вышедший из сортира чем-то расстроенный колдун Кулебякин и нервно попросил:

– Клавдия Федоровна, налей-ка мне сто пятьдесят армянского. Что-то сердце щемит…

Финал спектакля, как и его начало, был ознаменован бурными аплодисментами. Самокруткин, держась за руки с исполнителями главных ролей, отвешивал поклоны в зал, целовался с актрисами, а под конец всплакнул, однако успев шепнуть пробегавшему мимо ассистенту всего одно, но крайне важное слово. Это было слово «качать». Ассистент хлопнул себя по лбу и, обращаясь ко всем находящимся на сцене, закричал:

– Качать! Качать Ивана Петровича Самокруткина!

Главрежа подхватили на руки и стали подбрасывать почти к самому потолку.

Зине Беловой спектакль очень понравился. Стоя рядом с Егором Даниловичем, она, как и все, безудержно хлопала в ладоши и кричала «Браво!». Единственное, что ее смутило, был последний возглас мужчины, не участвовавшего в постановке. Ей послышалось, что он крикнул «кончать». Она размышляла над этим всю обратную дорогу и наконец, уже входя в квартиру, решила, что долгое воздержание до хорошего никогда не доводит.

Обещанную журналистам пресс-конференцию Иван Петрович отменил, на фуршет не пошел, а отправился на квартиру к знакомому врачу-кардиологу – все последние дни периодически болела грудь – явный признак стенокардии.

Несмотря на поздний час, доктор Сергей Петрович Годиноков внимательнейшим образом осмотрел своего давнего пациента и категорически рекомендовал ему в ближайшее же время лечь в ЦКБ на обследование.

– Вы, уважаемый маэстро, подъезжайте туда завтра часикам к десяти. К тому времени все будет готово для госпитализации, вас встретят, я позвоню.

Сергей Петрович начинал свою врачебную карьеру как хирург, затем продолжал как гинеколог, потом как окулист. Последнее время он официально числился терапевтом, но основной доход получал от практики лечения многочисленных венерических заболеваний. Контингент у Годинокова был своеобразный: директора ресторанов и гостиниц, бармены, работники автосервиса, различные аферисты средней руки, начинающие завоевывать московский рынок проститутки и прочая шушера. Перед представителями же творческой интеллигенции Сергей Петрович всегда преклонялся и лечил даром, ему достаточно было просто их дружбы и минимальных знаков внимания.

Однажды его вызвали на Петровку, 38, и следователь по особо важным делам поинтересовался у него:

– Скажите, уважаемый, откуда в записных книжках у разного сброда имеются ваши телефоны? У шестерых задержанных за прошлый месяц лиц, подозреваемых в совершении экономических преступлений в особо крупных размерах, мы нашли ваш домашний адрес с указанием не только подъезда и квартиры, но даже дверного кода. Смотрите, Сергей Петрович, подобные знакомства до хорошего не доведут.

По отекшим глазам, нездоровому цвету лица Годиноков определил у следователя целый ряд опасных болезней и, пообещав их все вылечить, нацарапал на листке бумаги свои координаты:

– Ну вот, теперь и у вас есть мои телефоны, включая домашний.

Следователь тогда улыбнулся и с благодарностью принял предложение доктора. Сейчас уже несколько лет он наблюдался у врача, чувствуя, что годиноковская забота однозначно пошла на пользу его здоровью.

– Хорошо, Сергей Петрович, сделаю, как вы сказали, завтра же лягу на обследование, – пообещал Самокруткин.

– И правильно сделаете. Вам надо себя поберечь. Работа у вас нервная: то спектакли, то репетиции.

– А кстати, почему вы не были на сегодняшней премьере? Вам должны были прислать пропуск на два лица.

– Каюсь – закрутился. Но я слышал, вы в ближайшее время приступаете к новой постановке. Вот уж на ту приду обязательно!

– Мой дорогой эскулап, откуда у вас сверхсекретная информация? – улыбаясь, спросил приятеля Самокруткин.

– Служба такая, – ответил Одиноков и тихонечко стал напевать: – «Значит с ними нам вести незримый бой. Так назначено судьбой для нас с тобой…»

Главреж подхватил, и последнюю строку припева известной песни они исполнили на пару:

– «Служба: дни и ночи…»

Врач Годиноков был уникален еще и тем, что состоял в рядах тайных информаторов, осведомителей и сексотов не только в органах госбезопасности, но также в милиции и налоговой инспекции.

Утром за Иваном Петровичем из театра пришла машина, в которой уже находились директор театра Иммануил Кац и помощник главного режиссера по актерам Степанида Маромой. Самокруткин уселся на заднее сиденье «Волги», и машина тут же рванула с места.

– Михалыч, сначала к Сушкову на квартиру, потом к 10.00 – в ЦКБ в Кунцево. Успеем?

– Должны, – успокоил водитель и в свою очередь поинтересовался: – А к заике-то зачем?

– Так он вчера на премьеру не явился. Ты что, не в курсе? – пояснила Маромой и, спросив разрешения у главрежа, закурила.

– Ничего себе шуточки! – удивился Михалыч. – Что-то я не припомню аналогичных выходок у нас в театре.

– Будем разбираться, – пообещал Самокруткин. – И если это не форс-мажор, а только личная его инициатива… эта глупая шутка будет у него последней. Во всяком случае – в моем театре.

Шофер в ответ крякнул и меланхолично произнес:

– Правильно, Петрович. Я раньше в таксомоторном парке работал. У нас там тоже шутников много было. Но один случай мне особо запомнился. Один наш таксист – Сашка Колобродов – специализировался исключительно на аэропортах.

– То есть?

– Ну, по городу он не ездил, а возил пассажиров из Домодедово или из Внуково в Москву и иногда – обратно. Но делал он это не совсем обычным манером. Садится, к примеру, к нему в машину клиент. Называет обычный московский адрес. Колобродов тут же соглашается ехать и радостно потирает руки, так, между прочим, замечает, что домчит того «мухой», так как является в недавнем прошлом профессиональным автогонщиком, неоднократным чемпионом страны по шоссейным гонкам. Клиент, разумеется, пропускает эту информацию мимо ушей и чувствует себя вполне нормально до того момента, пока Санек не выдает ему огромный пластмассовый шлем, гоночные очки и не вдавливает намертво в кресло с помощью не одного, а нескольких пристяжных ремней. Здесь пассажиры обычно начинали немного нервничать, достигая эмоционального пика в минуту, когда Колобродов, проверив полную неподвижность клиента, доставал из бардачка бутылку «Столичной», в которой у него на самом деле находилась обычная вода, выпивал ее из горлышка за один раз и с криком «А теперь держись!» начинал движение.

– Я бы с ума сошла от страха! – поперхнувшись дымом, заявила Степанида Маромой.