Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

всем аспектам советского обвинения. Руденко, Трайнин, Горшенин, Рагинский и Шейнин отметили Новый год в Москве и остались там после каникул поработать над советскими выступлениями, в тесном контакте со Сталиным и другими советскими руководителями[698]. Вышинский на протяжении большей части этого периода был не за пределами СССР; в начале января он занимался внешнеполитическими вопросами в Румынии, а оттуда улетел в Лондон на первую встречу новосозданной ООН[699]. В отсутствие Вышинского Горшенин собрал других работников НКИД, осведомленных о деталях советско-германского сотрудничества, в том числе Андрея Смирнова – карьерного дипломата, служившего в советском посольстве в Германии с 1940 по июнь 1941 года[700].

В пятницу 4 января Горшенин послал партийным руководителям черновик вступительной речи Руденко, значительно переработанной в сравнении с первоначальной ноябрьской версией[701]. Две ночи спустя Сталин принял Руденко и Горшенина в своем кремлевском кабинете на Красной площади. Встреча продолжалась час. Присутствовали Молотов, Маленков, Микоян и Берия, а также Андрей Жданов (еще один член сталинского внутреннего круга)[702]. До того Руденко вызывали в кремлевский кабинет Сталина только однажды, в июне 1945 года, когда он готовился выступать обвинителем бывших лидеров польского подполья[703]. Зная, насколько высоки ставки на Нюрнбергском процессе и сколько уже было сделано ошибок, Руденко, вероятно, был в ужасе.

Не существует стенограммы этой встречи, но понятно, что Сталин высказал недовольство общим ходом процесса и черновиком советской вступительной речи и отдал Руденко и Горшенину соответствующие приказы. Речь нужно было переписать. Ранее в тот же день Сталин объявил на заседании Политбюро, что необходимо добыть новые доказательства, чтобы усилить советское обвинение и оспорить утверждения защиты, будто Гитлер начал против Советского Союза превентивную войну. Политбюро поручило главе НКГБ Всеволоду Меркулову, новому главе НКВД Сергею Круглову и главе Смерша Виктору Абакумову (руководителям трех главных ветвей советского аппарата госбезопасности) обеспечить эти доказательства[704]. Они должны были получить от румынских и венгерских лидеров, находившихся в советском плену, признания, что их государства участвовали в заговоре с Германией с целью нападения на СССР задолго до начала операции «Барбаросса». Политбюро также приказало подтвердить признание, сделанное в НКВД генералом Эрихом Бушенхагеном, о германо-финском соглашении с целью нападения на Советский Союз. Бушенхаген, бывший начальник штаба немецких войск в Норвегии, был советским пленником[705].

Горшенин, несомненно, знал, что Сталин хочет переработать речь, еще до того, как вместе с Руденко вошел в сталинский кабинет в Кремле. За два дня до этой встречи Абакумов показал ему некоторые совершенно секретные документы, в том числе свидетельство бывшего румынского премьер-министра Иона Антонеску (тоже советского пленника) о соглашении с Гитлером с целью нападения на Советский Союз. Абакумов также предоставил Горшенину доступ к трофейным немецким и румынским архивам, оказавшимся в руках Смерша и НКВД[706].

Наутро после встречи со Сталиным Руденко и Горшенин получили записку из НКИД, где повторялись замечания Сталина по поводу советской вступительной речи. Из наркомата писали, что, «к сожалению», текущая версия опирается «почти исключительно» на документы, уже представленные американцами, такие как план «Барбаросса» и план «Грюн», или уже опубликованные доклады Чрезвычайной государственной комиссии. Предлагалось то же решение – трофейные немецкие и румынские архивы. Речь окажет гораздо более сильное влияние, если в нее войдут эти новые доказательства[707]. Горшенин и Руденко, уставшие от того, что советскую сторону постоянно обходят, не могли не согласиться.

Кроме того, Горшенин и Руденко покинули сталинский кабинет с указанием расширить советское обвинение, чтобы охватить все четыре раздела Обвинительного заключения. Американцы сильно вклинились в советскую часть обвинения; советские обвинители тоже не должны ограничиться военными преступлениями и преступлениями против человечности на Восточном фронте. Их выступления займут в суде такое же время. Для помощи в этой дополнительной работе Сталин включил в советскую группу еще одного обвинителя – Льва Смирнова, который только что закончил выступать обвинителем против десяти служащих СС и вермахта на процессе по военным преступлениям в Смоленске. Все десять были осуждены и приговорены к каторжным работам или казни через повешение[708].

7 января, менее чем через двадцать четыре часа после личной встречи со Сталиным, Горшенин послал Молотову краткий набросок значительно расширенного плана советского обвинения. Он охватывал все четыре раздела. Руденко произнесет запланированную вступительную речь, но с новыми доказательствами. Затем Покровский и Николай Зоря выступят с речами (еще не подготовленными) о нацистском заговоре и преступлениях против мира. Покровский сосредоточит внимание на планировании и ведении войны против Чехословакии, Польши и Югославии; Зоря опишет немецкое вторжение в Советский Союз и докажет, что подготовка к нему началась не позже 1939 года. Затем группа помощников обвинителя представит доказательства немецких военных преступлений на оккупированных территориях Советского Союза и Восточной Европы. Смирнов завершит эту серию выступлений речью о преступлениях против человечности[709].

Комиссия Политбюро по Нюрнбергскому процессу немедленно подписалась под этом новым советским планом процесса, соответствовавшим сталинскому представлению о советском обвинении. Трайнин, Рагинский и Шейнин приготовились лететь обратно в Нюрнберг с инструкциями для советского обвинения[710]. Руденко и Горшенин должны были до середины января оставаться в Москве, чтобы работать над советскими речами, отбирать новые доказательства и допрашивать потенциальных свидетелей[711].

Следующие десять дней – до середины января – советские руководители занимались тем, что, «лучше поздно, чем никогда», политически просвещали Руденко, знакомя его в подробностях с историей советско-германских отношений. Тем временем Абакумов, Круглов и Меркулов снабдили Горшенина новыми документами германского МИД и НКВД для выступлений советских обвинителей о заговоре и преступлениях против мира (Разделы I и II). В числе этих материалов было признание Георге Алексяну, бывшего румынского губернатора Транснистрии, о немецко-румынском сотрудничестве в борьбе против Советского Союза. Абакумов предложил советским обвинителям использовать это признание наряду с письменными показаниями других высокопоставленных румын в советском плену: бывшего премьер-министра Иона Антонеску, бывшего министра иностранных дел Михая Антонеску и бывшего военного министра Константина Пантази[712]. Советские обвинители, вооружившись этими новыми доказательствами, могли уверенно говорить, что американцы осветили только часть нацистского заговора. После предания этих сведений огласке Москва могла пустить в ход некоторые из них, чтобы оправдать советское вмешательство в послевоенную политику Румынии.

* * *

7 января в Нюрнберге неделя началась с сенсационных событий как снаружи, так и внутри Дворца юстиции. Рано утром в понедельник один советский солдат обнаружил открытый пакет документов на русском языке рядом с жилым комплексом на Айхендорфштрассе, где размещались представители советского обвинения. Пакет нашли рядом с железной печью, которую топили для обогрева американские солдаты,