Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

позже отмечал, что «одни только статистические данные», приведенные Герцогом, «потрясали воображение». Герцог привел доказательства того, что больше 3 миллионов граждан Франции, Бельгии и Голландии принудительно работали на немецкую военную промышленность[740]. Максуэлл-Файф был приятно удивлен компетентностью французских обвинителей после ранее пережитого кризиса с переводом документов. «Французы выступают со своим обвинением гораздо лучше, чем все ожидали, – писал он родным после речи Герцога. – Если бы мы только сладили с Защитой, мы ощутили бы, что конец не то чтобы близко, но в пределах досягаемости»[741]. Конечно, впереди было еще очень и очень многое – в том числе все выступления советских обвинителей. Теперь ожидали, что они начнутся где-то в феврале.

21 января французские помощники главного обвинителя Шарль Жертоффер и Анри Дельпеш начали новую неделю процесса с рассказа об организованном грабеже оккупированной немцами Западной Европы. Жертоффер смотрел прямо на подсудимых, бросая обвинения в том, что нацистская грабительская политика привела к смерти сотен тысяч французских граждан и «повредила здоровью будущих поколений нации»[742]. Советские обвинители лишь бегло интересовались этими выступлениями. В отличие от американцев и британцев французы не представляли материалов, касающихся Советского Союза и Восточной Европы. Это была желанная передышка.

Но в середине недели французы уступили очередь американцам и британцам, которые еще не закончили подытоживать свои обвинения против отдельных подсудимых по Разделам I и II. Теперь они переключили внимание на последних трех человек на скамье подсудимых: Франца фон Папена, Константина фон Нейрата и Ханса Фриче. Американский помощник главного обвинителя Дрексел Шпрехер назвал Фриче – бывшего главу отдела радио в геббельсовском Министерстве народного просвещения и пропаганды – заговорщиком, который обелял преступления нацистов в глазах немецкого народа. Фриче оправдал вторжение в Советский Союз как превентивную операцию с целью отражения грозившей советской атаки. Он также разжигал ненависть, постоянно изображая советских людей «недочеловеками», стремящимися истребить немецкий народ. Шпрехер утверждал, что подобное подстрекательство создало фундамент для нацистской истребительной политики на Востоке[743]. Из немецких бюрократов, взятых в плен советской армией, Фриче имел самый высокий ранг, и советские обвинители планировали задокументировать его роль в подстрекательстве к совершению военных преступлений в Советском Союзе и Восточной Европе[744]. А теперь они смотрели, как это делает Шпрехер.

Французы подытожили свои обвинения 24 января, когда заместитель главного обвинителя Шарль Дюбост выступил с речью о немецких зверствах в оккупированной Западной Европе. Дюбост был серьезным и учтивым человеком. Американцы его сильно не любили; Тейлор ругал за «напряженность и отсутствие чувства юмора», а Джексон считал коммунистом[745]. С другой стороны, Максуэлл-Файф уважал его скромный героизм и писал, что «о его доблести в Сопротивлении рассказывали такое, что писатель бульварных романов побледнел бы от зависти»[746]. Советские представители тоже питали к нему уважение.

До того момента французские обвинители выглядели эмоционально отстраненными[747]. Но вскоре ситуация изменилась. Дюбост вполне понимал силу свидетельских показаний. На следующий день он вызвал Мориса Лампа, первого из семи французских свидетелей с показаниями о депортациях и концлагерях. Ламп, выживший узник Маутхаузена, описал, по его словам, «длинную цепь страданий и пыток», останавливаясь на тех эпизодах жизни в лагере, которые глубже всего отпечатались в его памяти. Он подробно рассказал о жестоких убийствах заключенных, которых выбрасывали наружу, когда бараки переполнялись: охранники раздевали их догола, обливали водой и выставляли на мороз. Тех, кто доживал до рассвета, «приканчивали ударом топора». Ламп также пересказал услышанные от других узников и эсэсовцев истории о первых советских военнопленных в Маутхаузене. Он вспоминал, что во время строительства лагерного лазарета убили около 4 тысяч советских солдат. По его словам, «воспоминание об этих убийствах настолько живо осталось в памяти», что лазарет стали называть «русским лагерем», и даже эсэсовцы называли его этим именем[748].

Когда Дюбост закончил допрос Лампа, Руденко обратился к этому свидетелю и попросил еще подробностей об убитых советских солдатах. Ламп предположил, что солдат убили, потому что они были слишком слабы и истощены для исполнения той безжалостно тяжелой работы, которую от них требовали. Некоторых убили сразу же; других эсэсовцы согнали в кучу возле проволочной ограды на краю лагеря, и там их расстреляли охранники с башен. Ламп объяснил, что, «как общее правило», в Маутхаузене убивали всех советских офицеров, комиссаров и коммунистов. Если некоторые из них выжили в лагере, то лишь потому, что в СС не знали их биографий[749]. Показания Лампа глубоко впечатлили советскую делегацию. Юрист Аркадий Полторак, писавший о процессе десятилетия спустя, все еще видел перед собой его «изможденное лицо и полный муки взгляд». Он вспоминал ужасающий рассказ Лампа о том, как узников били, забивали камнями и доводили до смерти непосильной работой в каменоломне Маутхаузена[750]. Выживший француз вроде Лампа, в отличие от американцев, мог служить полноценным свидетелем страданий советских людей, потому что сам вынес ту же меру страдания. В каком-то смысле он был одним из них.

В понедельник 28 января Дюбост вызвал еще четырех свидетелей. Первой была Мари-Клод Вайян-Кутюрье, участница Сопротивления и член Французской коммунистической партии, проведшая три года в Аушвице. Вайян-Кутюрье поразила советских представителей до глубины души. Она подошла к свидетельскому месту в синем английском костюме, с высоко поднятой головой и расправленными плечами, излучая спокойное достоинство. Она рассказала суду, что в Аушвице работала в пошивочной мастерской близ железнодорожной станции и видела, как солдаты распломбировали вагоны и выгоняли оттуда тысячи человек. Она вспоминала, как поезда встречал «оркестр из молодых красивых заключенных, одетых в белые блузки и синие матросские юбки», играя «веселые арии из оперетты „Веселая вдова“». Охранники обычно говорили новоприбывшим, что это трудовой лагерь, при помощи хитрой уловки поддерживали порядок, а сами направляли стариков, детей и матерей в баню – на смерть[751]. Вишневский в статье для «Правды» об этой французской свидетельнице восхвалял Вайян-Кутюрье за то, как «точно, ясно и просто» она давала показания. Пока она говорила, в зале суда стояла «мертвая тишина»[752].

Остаток дня французские свидетели продолжали описывать свое пребывание в Маутхаузене и Бухенвальде, и в зале суда сохранялась гнетущая атмосфера. Советские корреспонденты особенно заинтересовались показаниями другого коммуниста, Франсуа Буа – фоторепортера, который бежал из своей родной Испании после поражения республиканцев в испанской гражданской войне. После вторжения немцев во Францию Буа отправили в Маутхаузен. Благодаря своему фотографическому мастерству он выжил и сумел собрать данные об условиях в лагере. Эсэсовское начальство лагеря поручило ему работу в фотолаборатории. Он снимал товарищей по заключению, а