Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

также приезжих нацистских руководителей и сцены повседневной жизни. Втайне он скопировал более 2 тысяч фотографий и сумел вынести из лагеря сотни из них. Дюбост вывел некоторые из них проектором на экран и попросил Буа объяснить судьям, что они видят. Буа описал лагерную каменоломню, где работали и умирали заключенные, публичные издевательства над ними, пытки и убийства. Он также рассказал о праздновании дня рождения начальника лагеря и о визитах Кальтенбруннера и Гиммлера[753].

На следующее утро Руденко получил возможность допросить Буа и задал ему вопрос об убийствах советских военнопленных в Маутхаузене. Буа рассказал, как в ноябре 1941 года прибыли около 7 тысяч русских военнопленных. Первоначально русским «не дали никакой работы, но почти ничего не давали есть. Через несколько недель они были совершенно без сил, и тогда к ним стали применять систему истребления. Их заставляли работать в самых ужасных условиях, избивали, били палками, над ними издевались». Через три месяца остались в живых только тридцать солдат[754].

Вишневский описал диалог между Руденко и Буа для советских читателей. Буа сказал, что сохранил фотографию этих тридцати выживших русских. Когда Руденко попросил показать эту фотографию, суду представили ее копию. Вишневский написал, как «шеи подсудимых», включая Геринга, «вытягиваются», чтобы разглядеть эту фотографию. Затем он описал изображение: «На снегу, совершенно донага раздетые, стоят тридцать красноармейцев. Они неописуемо худы». Солдаты на фото выстроены на жестоком морозе, босые в снегу, в ожидании переклички. Они знают, что их ждет неминуемая смерть, но с вызовом смотрят в камеру, и в их глазах «еще горит огонь». Вишневский подчеркнул: «Ни один из них не выказывает ни тени покорности, униженности»[755]. Смысл был ясен: советский народ перенес немыслимые страдания, но не согнул шеи.

Когда Буа закончил давать показания, Дюбост вызвал норвежского юриста Ханса Каппелена. Каппелен был заключен в тюрьму гестапо в Норвегии и затем прошел через несколько концлагерей в Германии, в том числе Гросс-Розен. Вишневский рассказал советским читателям, как этот «бледный норвежец» словно в трансе проковылял к свидетельскому месту и шепотом рассказал о перенесенных им пытках в руках гестапо. Каппелен рассказал суду, как гестаповцы регулярно избивали его до потери сознания. Он описал, как один агент гестапо на допросе снял с него скальп, вырвав «с кровью и кусками кожи волосы на голове». Вишневский рассказал, как все в зале невольно взглянули на «странно побелевший обнаженный череп» Каппелена и увидели, «как под тонкой-тонкой кожей пульсируют сосуды». По его словам, когда Каппелен закончил речь, зал застыл в неестественной тишине. «Перед лицом трагедии люди сжимались и затихали»[756].

Показания французских свидетелей произвели глубокое впечатление, хотя некоторые наблюдатели посчитали их излишними. Британский судья Норман Биркетт записал в своем дневнике, что французские свидетели изобразили «страшнейшую и убедительную картину полного кошмара и бесчеловечности в концлагерях». Но все же он полагал, что суд не нуждается в таких подробностях[757]. Напротив, советские представители сочли показания французских свидетелей важнейшей частью всего процесса, представленной до сих пор, и высоко оценили именно их эмоциональный резонанс. После французских показаний советские руководители свежим взглядом изучили собственный список утвержденных свидетелей и особо выделили жертв нацистских военных преступлений и преступлений против человечности – тех, кто мог придать смысл цифрам, рассказав о своих личных страданиях.

* * *

Вишневский со своей стороны делал все возможное, чтобы погубить бывших нацистских руководителей. 1 февраля в «Правде» вышла его статья о французских свидетелях как часть общего замысла – полностью ознакомить советский народ со злодеяниями «фашистских зверей». В тот же день Вишневский послал Руденко письмо с рекомендациями относительно будущих советских выступлений. В Нюрнберге Вишневский играл много ролей: маститый корреспондент советской прессы, информатор для Москвы и консультант советского обвинения. Некоторые представители американских властей заметили, что Вишневский что-то вынюхивает, и заключили, что он работает на Смерш или НКВД[758]. Все было не так просто. В середине 1930-х годов, в разгар сталинского террора, Вишневский, несомненно, доносил НКВД на многих своих коллег, отчасти из лояльности, а отчасти для спасения собственной шкуры[759]. Но в Нюрнберге многие его предложения по улучшению работы советской делегации шли вразрез с пожеланиями НКВД. Например, НКВД дорожил секретностью, а Вишневский побуждал советских обвинителей и корреспондентов брать пример с их западных коллег – свободнее делиться доказательствами и другими материалами с международной прессой[760].

Вишневский считал, что Советскому Союзу есть чему поучиться у других делегаций. Он писал Руденко, что американские, британские и французские обвинители правильно делают, что передают документы в прессу – и даже иногда запускают в оборот доказательства, не представленные в публичный суд. Он указывал на то, что западные газеты перепечатывают документы, причиняющие ущерб нацизму и помогающие обвинителям. А советское обвинение гораздо менее открыто для прессы, и Вишневский выделил это заглавными буквами: «В ОСНОВЕ НАШИ РАБОТНИКИ ЮРИСТЫ ПРИВЫКЛИ ВЕСЬ ИМЕЮЩИЙСЯ У НИХ МАТЕРИАЛ ПО ТРАДИЦИИ ДЕРЖАТЬ ПОД КЛЮЧОМ И ЗАСЕКРЕЧЕННЫМ»[761]. Эта традиция была, конечно, неотъемлемой частью сталинской системы, которая дорожила централизацией и секретностью и зажимала личную инициативу.

Ил. 27. Роман Руденко беседует с Всеволодом Вишневским и другими советскими корреспондентами в перерыве судебного заседания. 1946 год. Слева направо: Роман Руденко, Порфирий Крылов, Николай Соколов, Семен Кирсанов, Михаил Куприянов, Всеволод Вишневский. Источник: РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 4762. Л. 1. Фотограф: Виктор Тёмин

Вишневский вспоминал, что незадолго до того попросил советского переводчика с французского дать ему тексты показаний Вайян-Кутюрье и Каппелена для публикации в советском литературном журнале «Знамя». По его словам, это были «потрясающие документы» и он рассчитывал поскорее познакомить с ними советских людей. Молодой советский переводчик с энтузиазмом взялся за работу, но затем «в довольно резкой форме он был остановлен своим начальником». Вишневский предупредил: если советская делегация не сменит стратегию во время обвинительных выступлений, то международный пресс-корпус столкнется с гигантскими сложностями, а это отрицательно скажется на освещении советских обвинений. По сути, он просил советскую юридическую команду избавиться от бремени сталинской традиции[762].

Вишневский также заметил, что западные делегации применяют множество приемов при работе с общественностью – пресс-конференции, неформальные беседы и ужины, – чтобы обеспечить позитивное освещение в международной прессе. Он рекомендовал Руденко, чтобы советская делегация поступала так же. Благодаря этому советские обвинители смогут предварительно знакомить корреспондентов со своими речами, письменными показаниями и фильмами. Он рекомендовал советской делегации проводить в пресс-лагере ежедневные брифинги на английском и французском. Кроме того, делегация могла бы неформально принимать