Длань Одиночества - Николай Константинович Дитятин

— Уйди с подветренной стороны, скотина.

— Есть, уйти с подветренной стороны! — рявкнул Шок. — Стерва, пятки все равно мерзнут. Тре-е-епе-е-ет!

— Иди нахер, мужик, просто иди нахер! — пес предупредительно отбежал подальше. — Мы уже говорили об этом! Это моя шкура! Моя!

— У тебя все равно отрастет новая! — увещевал художник, в раскоряку следуя за своим товарищем. — Скупость порицаема, Треп! Давай не будем ссориться из-за клочка кожи. Ты помнишь, сколько у нас ее было?

— Так, то чужая!

— Я думал, я хорошо тебя знаю! Когда это ты успел стать таким собственником?

— Только что!

Послышался треск.

— Ага! Кто это там застрял в расщелине? Неужели мой верный дружище, Трепет?

— Не-е-е-е-е-ет! Укушу! Предупреждаю, это будет укус на десятку!

Никас вздохнул. Шаг он не сбавил. Ежась от холода, журналист быстро пересекал равнину. Роман держал его за руку, семеня следом. Линейка приближалась. Ее деления стали хорошо различимы. Они были неровными и шли вразнобой. Широкие. Совсем узкие. Начерченные краской. Нарисованные от руки. Выбитые чем-то острым. Металлическую поверхность покрывали неразличимые надписи, какие-то перевязи, канаты, цепи. Скрипели неустойчивые надстройки. Они разваливались на ветру. После отрывистого скрипа в лед вонзались тонкие железные прутья.

Оказалось, что Самооценка глубоко проникло в вечную мерзлоту Дна. Ее нижняя точка, если она существовала, была где-то внизу, под толщей слежавшихся учебников философии постмодернизма.

Подойдя вплотную, Аркас почувствовал странную атмосферу Самооценки. Некое свербящее чувство, которое тревожило амбиции, комплексы и маленькие постыдные секреты. Множество позабытых неудач. Озноб невыносимых фиаско на глазах у публики. Не застегнутые ширинки, белые пятна, невнятно произнесенные слова, неуместные анекдоты, предательские звуки, капитуляции перед вражеским остроумием. Осечки в постельных дуэлях. А потом — скорбь по честолюбивым замыслам.

Аркас часто задышал, скалясь.

— Что с тобой? — спросил Роман.

«Новый бестселлер от автора таких известных книг, как: «Одна дорога» и «Золотой прилив».

— Ничего, — нервно произнес Аркас. Тут же взял на тон выше и сказал еще раз, увереннее: — Ничего.

Пробежав под сыплющимися обломками, Аркас припал на одно колено перед ноздреватой стеной зеленеющего образа. Ему не хватало воздуха, ледяные ветры не давали дышать. Впрочем, как и жалящие воспоминания.

На поверхности образа были глубокие оттиски ладоней. Тысячи. Миллионы. Они бесконечно наслаивались друг на друга.

— Люди постоянно держатся за свою самооценку, — произнес Роман. — Даже здесь, на Дне, у самой границы полного безразличия к себе, хватка их настолько сильна, что оставляет хорошо различимые следы. Минимальные крохи достоинства, еще оставляют надежду взобраться выше. Но мы увидим тех, кто уже разжал пальцы. И опустился глубже видимой метрики.

Никас стучал зубами.

— Да, боже мой, куда угодно, лишь бы скрыться от ветра! — воскликнул он.

Они обогнули Самооценку по периметру. С другой стороны друзья наткнулись на неровный и очень неприветливый вход в некую шахту. Он уходил вниз под самоубийственным углом и был темен, как совиный зрачок. Обледеневшие балки скрипели столетней древесиной. В общем и целом, это выглядело как очень плохая идея.

— Туда? — поджал губы Никас.

— Да, — стесняясь, подтвердил Роман.

— Да не в жизнь…

— Выбора нет. Они — твоя единственная надежда.

За их спинами послышалось веселое пение. Состоящее из кашля, рычания и отдельных органических мотивов. Оно приближалось. Аркас нехотя оглянулся и увидел счастливого Шока. На его голенастых ногах красовались портянки из окровавленной шкуры. Следом за ним мчался рассвирепевший Трепет. Голые мышцы отчетливо сокращались на бегу.

— Седой мальчишка Самуэль, любил отведать карамель! Он мог ее лизать весь день, присев на старый пень. Говорила ему мать, не смей больше воровать, но слишком Самуэль! Любил Карамель! И тогда его отец, намазал дрянью леденец и отдал сыну! Отдал сыну! Зеленее, чем волна, у того слюна пошла! Убила Самуэля, проклятая карамель!

— Я отхвачу тебе такой кусок задницы, что не на чем сидеть будет!

Не прекращая голосить, они пронеслись мимо. При этом Шок задел Никаса плечом и потерял равновесие. Это баллистическое возмущение было достаточным для того, чтобы художник омерзительного повалился в шахту вместе со своей карамельной песней и новой обувкой. Слышно было, как он бьется о твердое, вопит и крякает. Трепет без раздумий сиганул за ним, и к воплям Шока присоединилось свирепое рычание и вой.

— Теперь мне хочется идти туда еще меньше, — вздохнул журналист. — Держи меня за руку. Ты там бывал?

Он поставил ногу на землистый пол.

— Один раз, — ответил Роман, осторожно следуя за Никасом. — Я много путешествовал после того, как очнулся. Пытался понять, что я такое и как очутился там, где очутился. Как-то раз я пришел к Самооценке, надеясь, что мне удастся взобраться по ней и покинуть Дно. Я ошибся. Никому не под силу просто так подняться по великой метрике достоинства. Для этого нужно приложить массу сил и упорства. А я всего лишь слабый недописанный роман.

Никас скользил, чуть не падая на спину. Обдирал ладони об острые камни. Здесь было ничуть не теплее, чем снаружи. Но, хотя бы, не мучал ветер. Шахта была очень старой. Когда-то ее освещали факелы, но давно сгорели почти до основания. С потолка свисали короткие тупые сосульки. Кое-где из стен выпирали окаменелые полотенца для ног.

Шок и Трепет неожиданно замолкли. Аркас даже не понял когда именно. Теперь только эхо неосторожных шагов глухо отскакивало от стен. Клаустрофобия и приобретенные страхи зашевелились в своем зловещем измерении. Журналист похрипывал, напрягая мышцы. Это не она. Это не пещера. Он победил ее.

— Но я так же набрел на эту шахту, — продолжал Роман. — Мне стало интересно, кто ее выкопал и для чего. Кроме того, моя натура толкала меня исследовать это таинственное место. Я спускался по ней. Ниже и ниже, пока не…

— Мастер! — послышался голос Трепета. — Мастер, где вы?

— Я здесь! — отозвался Никас.

— Скорее сюда, Мастер. Чаек уже готов!

Никас моментально забыл об осторожности. Буквально проехав на заднице последние десятки метров, он спиной остановил Роман и поднялся в рост, оглядывая ровную площадку на которой Элен разбила крохотный лагерь. На ней красовался теплый жилет с нашивками из вяленных сердец.

— Так ты жива? — Никас приветливо кивнул ей.

В зале горел небольшой костерок, на котором позвякивал черный от копоти чайник с двумя носиками. Вокруг лежало таинственное тряпье, на котором, похоже, можно было подцепить чесотку или псориаз.

— Конечно она жива, — Шок отвлекся от консервной банки, из которой пил нечто буро-зеленоватое. — А что с ней могло случиться?

Он стоял