Вендетта, или История одного отверженного - Мария Корелли

Поглощенный мыслями, я не заметил, как закончилась служба. Чья-то рука прикоснулась ко мне и, взглянув вверх, я увидел преподобную Маргариту, которая прошептала:

«Следуйте за мной, если угодно».

Я поднялся и подчинился механически. Позади церковной двери она произнесла:

«Прошу простить меня за то, что вас тороплю, но посетителям не дозволяется видеть, как монахини и ученики выходят».

Я кивнул и продолжал идти позади нее. С трудом подбирая слова, я спросил:

«Много ли у вас учениц на этих праздниках?»

«Всего четырнадцать, – отвечала она, – и все они – еще дети, чьи родители далеко уехали. Бедняжки!» И строгие черты лица монахини сменились нежностью, когда она говорила: «Мы делаем все, что можем, чтобы дать им счастье, но на самом деле они одиноки. Обычно у нас пятьдесят или шестьдесят молодых девушек здесь, помимо дневных школьников».

«Большая ответственность», – заметил я.

«В самом деле, огромная! – кивнула она. – Можно сказать, ужасная. Столь многое в будущей жизни женщины зависит от раннего воспитания, которое она получает. Мы делаем все, что можем, но порой даже наши крайние усилия пропадают впустую; зло вползает в душу, и мы не знаем откуда, какие-то неожиданные ошибки портят человека, которым мы восхищались, и нередко мы разочаровываемся в самых многообещающих учениках. Увы! В этом мире не существует ничего идеального».

Говоря таким образом, она проводила меня в маленькую уютную комнатку, где было много книг и мягкие ковры.

«Это одна из наших библиотек, – объяснила она. – Графиня примет вас здесь, поскольку в гостиной вас могут побеспокоить другие посетители. Простите, – и в ее проницательном взгляде отразилось некое сострадание, – но вы выглядите не очень хорошо. Могу я предложить вам немного вина?»

Я отказался от этого предложения с многочисленными извинениями и уверил ее, что со мной все было отлично. Она сомневалась в этом, но наконец сказала озабоченно:

«Я надеюсь, что вы не обижены моим замечанием, касающимся вашей женитьбы на Нине Романи? Боюсь, я была слишком откровенна».

«Вовсе нет, мадам, – отвечал я со всей возможной искренностью. – Ничто не делает мне такого удовольствия, как честно высказанное мнение. Я так привык слышать обман…» Здесь я оборвал свою фразу и поспешно добавил: «Прошу, не подумайте, что у меня сложилось о вас неверное представление».

Она, казалось, обрадовалась и улыбнулась этой своей скрытной улыбкой, сказав:

«Несомненно, вы в нетерпении, синьор. Нина придет прямо к вам», – и с кратким прощальным жестом она ушла.

Определенно, она была доброй женщиной, и я смутно гадал о ее прошлой жизни, о том прошлом, которое она навсегда похоронила под тысячей молитв. Какой она была в молодости, до того как заперла себя в монастырских стенах, до того как наложила распятие на свое сердце, словно печать? Могла ли она также ловить мужские души в ловушку, мучая их обманом? Я полагал, что нет, – ее вид выражал чистоту и искренность; и все же, кто может быть уверен? Глаза Нины ведь тоже умели выглядеть так, будто в них сосредоточена сама душа истины. Прошло несколько минут. Я услышал звонкие детские голоса, поющие в соседней комнате:

«Пришел ли маленький Иисус?Этот прекрасный розовый бутон,Что цветет, – нежно любимый ребенокВ сердце нашей Пречистой Девы Марии».

Затем послышался мягкий шелест шелковых одежд, дверь отворилась, и вошла моя жена.

Глава 27

Она приблизилась, покачиваясь, со своей обычной грацией пантеры, ее красные губы произнесли с чарующей улыбкой:

«Как хорошо, что вы приехали! – начала она, простирая ко мне обе руки, словно приглашала в свои объятия. – И особенно в это Рождественское утро!» Она остановилась и, заметив, что я не двигался и не говорил, она оглядела меня с некоторой тревогой. «В чем дело? – спросила она слабым голосом. – Что-нибудь случилось?»

Я посмотрел на нее и заметил, что она испытала внезапный страх. Я не пытался ее утешить, а просто подвинул к ней стул.

«Присядьте, – сказал я серьезно. – Я принес плохие новости».

Она уселась на стул, как будто спокойная, и смотрела на меня напуганными глазами. Ее трясло. Внимательно глядя на нее, я отметил все эти внешние признаки трепета с глубоким удовольствием. Я точно знал, что творилось у нее в уме. Великий страх терзал ее – страх перед тем, что я обнаружил ее предательство. Так оно и было на самом деле, но время объявить об этом еще не пришло. А пока она страдала, сильно мучилась этим грызущим ужасом и подозрениями, пожиравшими ее душу. Я ничего не говорил, я ждал, чтобы она начала первой. Спустя немного времени, в течение которого ее щеки потеряли свой нежный румянец, она произнесла с вымученной улыбкой:

«Плохие новости? Вы меня удивили! Что же это может быть? Что-нибудь дурное, связанное с Гуидо? Вы виделись с ним?»

«Да, я с ним виделся, – отвечал я тем же сухим и серьезным тоном. – Я только что от него. Он послал вам вот это». И я протянул ей бриллиантовое кольцо, которое снял с пальца мертвеца.

Теперь она побледнела еще сильнее. Все сияние цвета ее лица превратилось в тот момент в ужасную изможденность. Она взяла кольцо заметно дрожавшими ледяными пальцами. Теперь она уже не пыталась улыбаться. Она резко и глубоко вздохнула, посчитав, что я все знал. Я снова молчал. Она глядела на бриллиант с диким выражением.

«Я не совсем понимаю, – пробормотала она жалобно. – Я отдала это ему в память о погибшем друге, моем муже, зачем же он вернул его?»

Мучимая совестью преступница! Я изучал ее с мрачным интересом, но ничего не отвечал. Вдруг она взглянула на меня полными слез глазами.

«Отчего вы столь холодный и отстраненный, Чезаре? – захныкала она умоляюще. – Не стойте же, как мрачный страж, поцелуйте меня и расскажите наконец, что произошло».

Поцеловать ее! Так скоро после того, как я целовал руку ее погибшего любовника! Нет, я не мог и не стал бы. Я продолжал стоять на месте в неподвижном молчании. Она снова взглянула на меня очень скромно и опять захныкала:

«Ах, вы разве меня не любите? – бормотала она. – Вы бы не были таким строгим и молчаливым, если бы меня любили! Если у вас в самом деле есть какие-то плохие новости, то вам следовало бы рассказать мне обо всем мягко и любезно. Я думала, что вы всегда будете стараться облегчить мои страдания…»

«Это я и пытаюсь сделать, мадам, – сказал я, прерывая ее жалобы. – Из ваших собственных слов я заключил, что ваш приемный брат Гуидо Феррари сделался для вас неприятным. Я пообещал, что усмирю его, и вы помните это! Я сдержал свое слово. Он успокоился – навсегда!»

Она вздрогнула.

«Успокоился? Как? Вы имеете в виду…»

Я сдвинулся со своего места позади ее стула и стоял так чтобы видеть ее лицо, когда говорил:

«Я имею в виду, что он мертв».

Она издала слабый вскрик, выражавший не сожаление, а удивление.

«Мертв! – воскликнула она. – Это невозможно! Мертв! Вы его убили?»

Я серьезно покачал головой: «Я убил его, да! Но в открытом поединке, при свидетелях. Прошлой ночью он очень серьезно меня оскорбил; дуэль произошла этим утром. Мы простили друг друга перед тем, как он умер».

Она внимательно слушала, небольшой румянец вернулся на ее щеки.

«Каким образом он вас оскорбил?» – спросила она тихим голосом.

Я рассказал ей все вкратце. Она все еще выглядела взволнованной.

«Он упоминал мое имя?» – спросила она.

Я взглянул в ее лицо с глубоким презрением. Она боялась, что умирающий мог в чем-то мне признаться! Я ответил:

«Нет, не после ссоры. Но я слышал, что он приходил на виллу, чтобы убить вас! И, не найдя там, он вас только проклял».

Она с облегчением вздохнула, подумав, что теперь была в безопасности!

Ее красные губы разошлись в жестокой улыбке.

«Какой дурной тон! – проговорила он с холодностью. – С чего бы ему меня проклинать, не понимаю! Я всегда была к нему добра, даже слишком добра!»

В самом деле, очень добра! Настолько добра, чтобы почувствовать себя довольной, когда объект ее доброты оказался мертв! А она была довольна! Я видел это в убийственном блеске ее глаз.

«Вам его не жаль?» – спросил я с притворным удивлением.

«Жаль? Вовсе нет! С чего бы? Он был очень приятным другом, пока мой муж оставался в живых, чтобы держать его в узде, но после смерти моего бедного Фабио его поведение со мной стало просто невыносимым».

Осторожнее, прекрасная лицемерка! Осторожнее! Берегись, чтобы пальцы «бедного Фабио» внезапно не свернули твою тонкую шейку одним резким смертоносным движением! Один Бог знает, каким усилием я удержал свои руки в тот момент! Потому что любая пресмыкающаяся тварь на земле имела больше сочувствия, чем эта негодяйка, на которой я женился! Даже ради Гуидо – таковы бывают бессознательные порывы человеческого сердца – я мог бы убить ее тогда. Но я обуздал свою ярость; я успокоил голос и сказал: «Значит, я ошибался? Я полагал, что вы будете в глубоком горе, что моя новость вас страшно потрясет и разозлит, отсюда была моя серьезность и напускная холодность. Но, кажется, я все сделал правильно?»