Наше преступление - И. Родионов

Этотъ Ватажный съ малыхъ лѣтъ состоялъ въ тѣс-ной дружбѣ съ отцомъ Горшкова — дѣльнымъ му-жикомъ, давно уже служившимъ подручнымъ мастера на одномъ изъ гончарныхъ заводовъ. Горшковъ—отецъ просилъ друга «похлопотать» за сына. Ватажный обѣ-щалъ и за время сессіи осторожно подготовлялъ то-варищей-присяжныхъ къ дѣлу объ убійствѣ Ивана, располагая ихъ въ пользу подсудимыхъ. Нѣкоторыхъ изъ нихъ—мужиковъ дальнихъ деревень, не знав-шихъ ни нокойнаго Ивана, ни его убійцъ, онъ водилъ къ себѣ домой обѣдать и угощалъ водкой.

Исподволь Ивана онъ охарактеризовалъ, какъ пья-для того, чтобы калѣчить парней, и все дѣло предста-вилъ такъ, что Кирильевъ, нанившись ньянымъ, самъ полѣзъ драться, а тѣ, защищаясь, шибко его избили, цричемъ прозрачно намекалъ, что били его два подсу-дикыхъ и два свидѣтеля, а Степка Горшковъ, котораго онъ знаетъ «съ .измалѣтства», попалъ подъ судъ по глупости своей, а въ дракѣ никакого участія не при-нималъ. .

ницу-буяна, пользовавщагосд св<

силой

.ги

Какъ только за присяжными захлопнулась дверь, старшина съ листомъ въ рукѣ, не безъ важности вы-ступая брюхомъ впередъ, подошелъ къ стоявшему на серединѣ столу и сѣлъ въ головѣ его.

— Прошу садитсъ, господа... пожальста... не стѣс-няйсъ... пожальста... — жестомъ приглашалъ онъ и, нѳ отрывая глазъ отъ опроснаго листа, отыскалъ рукой висѣвшій на черпомъ шнуркѣ ріпсе-пег съ толстымъ золотымъ ободкомъ и, надѣвъ его на переносицу, все продолжалъ смотрѣть на бумагу. Засѣдатели, шмыгая стульями, стуча сапогами и громко сморкаясь, размѣ-стились вокругъ стола, кто стоя, кто сидя.

‘ —Ну, какъ же мы будемъ судійтъ, господа? — спроеилъ старшина, складывая ріпсе-пег и, высоко под-нявъ голову, осматривалъ присяжныхъ.

Наступило недолгое молчаніе. у

— Да вот^ отъ тебя ждемъ слова... Ты — старшина, тебѣ первому и говорить, — предложилъ Никита-мяо-никъ, мужикъ съ добрыми, лѣнивыми глазами.

— Правильно, — заговорили присяжные изъ мужи-ковъ. — Пущай старшина первый и скажетъ. Голова-то у его не такъ забита, какъ у насъ...

Парикмахеръ, глядя черезъ очки съ брезгливымъ выраженіемъ въ лицѣ, молчалъ, молчали и остальныѳ горожане и два мужика, задобренные Ватажнымъ.

— Тутъ по совѣсти, господа, надо, — оживился нѣ-мецъ.

— А какъ же?! Нешто жъ не по совѣсти?! На то и присягу нринимали... какъ же можно не по совѣ-сти?! — говорили мужики.

— Вотъ и я говору... Все это, какъ его... отъ глю-постей ихняго пройсходило... Ну, знаете, выпили не-множко винда этого, какъ это бывайтъ... Одинъ ска-залъ непріятно слово, а другой ему отвѣчаль... ну, молодая кровь разгорячилась... а тотъ, какъ его... Ки-рильинъ прилѣпилъ муха кому-нибудь, ну и пошла и пошла и давай это... бумсъ-бумсъ другъ другу... — При этомъ нѣмецъ показалъ руками, какъ парни дѣ-лали бумсъ-бумсъ. — Вотъ и драка съ обоихъ сторона... какъ это называй... да... обоюдны драка...

Высказавъ это, нѣмецъ остался чрезвычайпо дово-ленъ собою за то, что нашелъ два такихъ опредѣлен-ныхъ русскихъ слова, какъ обоюдная драка.

— Ну да, — повторилъ онъ, — обоюдны драка... и никто не виновнай... •

До послѣдней фразы засѣдатели изъ мужиковъ на-пряженно и серьезно слушали неуклюжую рѣчь стар-шины, но тутъ страсти вдругъ разгорѣлись.

Мужикъ съ ломанымъ носомъ, въ короткой, чистой ватной пальтушкѣ, опоясанной старенькимъ пояскомъ, въ длинныхъ сапогахъ, сердито задергалъ желтой рѣд-кой растительностью на подбородкѣ.

— Невиновны, невиновны! значится, оправдай ихъ! Тебѣ хорошо такъ .говорить, баринъ, — почти вра-ждебно засипѣлъ онъ, и оловянные глаза его загорѣ-лиоь злобой. Вы нашей жисти не знаете, баринъ... До вашихъ хоромъ она не доходитъ... Пожили бы въ деревнѣ, какъ мы, такъ знали бы... А намъ житья нѣтути огь нарней, такъ особачивши... да! Свои дѣти, вонъ чуть малость отъ земли поднявши, до батькиной бороды добирайтся... На бблыпину его ставь, а не то голову проломитъ... Да!

Мужикъ горячился И пяямаѵияалъ пѵюяѵт

— Прежде хошь страхъ на ихъ былъ, — сѣкли, а тенерича, какъ розгн унистожили, никакого страху не осталось. Зачнутъ озоровать, скажешь слово, такъ они тебѣ десять... да еще угрожать зачнутъ: «молчи, пока цѣлъ», да такъ облаютъ, такихъ словъ наговорятъ, што и сказать поскудно. То былъ ты человѣкъ человѣкомъ, а то што свинья изъ помойки, такъ тебя облаютъ. Ну и отстанешь.

Мужики, видимо, рады были случаю, что прѳдста-вилась возможность поговорить о своихъ обидахъ.

— Нончѳ они вонъ што говорятъ,— вставилъ Ники-та-мясникъ: — «Што ты намъ сдѣлаешь? пороть нѳ смѣютъ; не тѣ времена. Тепѳрь слобода. Што хочу, то дѣлаю. Никому нѳ подначальный, самъ себѣ на-чальство!» Только намъ и осталось защиты, што судъ, да и суда-то нѳ дюже боятся, потому суды-то нончѳ легкіс. пошли.

— Легкой судъ! это што?! Слаббй, слаббй... прямо никуды... — заговорили мужики.

— Тта-акія сстра-асти ппо-она-адѣлали, ччѳ-еловѣка нна смерть зза-ашибли дда дда и опправ-авдай ихъ?! дда опра-авдай?.. — весь напружинясь и покраснѣвъ, подхватилъ Михайла Бариновъ — арендаторъ имѣнія Хлябино, ѳдинственный изъ всѣхъ засѣдателей во всѣхъ подробностяхъ знавшій исторію убійства Ивана.

— Оправдать никакъ невозможно, — перебилъ Ни-кита. — ТоЛЫсо и страху на ихъ, озорниковъ, осталось, што судъ. Я вотъ самъ папоротьскій, всего шесть верстъ отъ города. Такъ у насъ, баринъ, по деревнѣ вечеромъ безъ опаски пройтить нельзя. Никогда преж-де не слыхавши и не видавши ничего такого. А когда свой праздникъ, такъ у насъ на деревнѣ сущій адъ. Есть какіе непьющіе, такъ ужъ какъ тараканы по щелямъ, по своимъ избамъ сидимъ да норовимъ сѣсть-то подальше отъ окна, а то и дома-то стягомъ по головѣ достанутъ. И дома-то нонѣ нѣтъ пристанища.

А по улицѣ и не ходи. Того и гляди, либо тебя стягомъ

по головѣ, а не то ножъ въ бокъ, такъ ни за што, ни про што. И все парни. Мы вотъ мяснымъ дѣломъ займаемся и хошь бросай. Поѣдешь на добычу по . усадьбамъ, значитъ, и сохрани Богъ, ежели чуть не пст}>афивши засвѣтло домой. Щг > страху-то иаб<)решь-ся... А ежели деревня какая'на дорогѣ, объѣзжай, пото-му какъ по торговой части завсегда при себѣ денжон-ки... ограбятъ и самого убьютъ.

Къ столу придвинулся высокій, краснвый, съ бу-рой бородой мужикъ въ черномъ новомъ пиджакѣ — плотникъ Степанъ Васильевъ изъ Черноземи, тотъ, что во время праздиика Рождества Богородицы усмирялъ пьяныхъ односельцевъ.

Онъ еще издали, угнувъ голову, крѣпко прижму-ривалъ свои длинные глаза, морщилъ крупный прямой носъ и, силясь заговорить, тсыкалъ языкомъ и губами.

— Тс... тс... какая жжисть! какая жжисть! — Онъ опять угнулъ голову и прижмурилъ глаза. — Ввонъ у насъ объ ммасляной двое одного ппарня убили и тс... тс... хошь бы што имъ — на сслободѣ ггуляютъ и — ллягаются, бболя прежняго ллягаются и... и не ппод-ходи никто...— тс...— ннамедни еще одиого ппарня чуть што нне уккокошили... Ммужики зза-аступивши, такъ отстали... ссамыхъ ддобрыхъ ппарней бьютъ... и тс... тс... ттеперя хходятъ ппо деревнѣ съ гармоней, ппохваляются: «нничего ннамъ не будетъ... нничего...» Ааспиды, совсѣ—ѣмъ ааспиды!

Михайла Бариновъ, поощренный тѣмъ, что у него среди присяжныхъ оказались единомышленники, на-чалъ подробно разскайывать исторію убійства Ивана, но такъ какъ онъ страшно волновался и спѣшилъ, то рѣчь его оказалась такъ невнятна, что никто ни-чего не нонялъ, хотя всѣ старались внимательно слу-шать. Михайла на половинѣ разсказа замолчалъ.

— Нельзя озорникамъ давать потачки,— заговорилъ еще одинъ присяжный изъ пожилыхъ, богатыхъ мужи-ковъ, съ болыпимъ, совершенно камсннымъ лицомъ, точно сѣрымъ мохомъ поросшимъ волосами, сидѣвшій рядомъ со старшиной, положивъ толстыя руки па столъ и сгорбивъ и безъ того сутулую, широкую спяну. — Ежели тѳперича не поучить ихъ, хуже на-дѣлаютъ и для другихъ худой примѣръ... и другіе зачпутъ какія глупости.

— Да только дай потачки... бѣды... только того и ждутъ,— подтвердилъ крупный, крѣпкій старикъ, зорко и умно глядѣвшій изъ-подъ нависшихъ рыжихъ бро-вей своими живыми, глубоко сидящими глазами.— Наша деревня на большой дорогѣ, мы сами изъ Потерпѣль-девъ. Тысячи возовъ зимой-то мимо оконъ пройдетъ, коп съ гнилой, кои съ посудой... Драки, ругань... и не слухалъ бы... ухи вянутъ... сколько народу заби-ваютъ до смерти... А ужъ куражутся-то, куражутся, бѣды... Прежде, бывало, кто выпьетъ, такъ ужъ но-ровитъ такъ пройтить, штобы его и не видали, а те-перича «выпьетъ на грошъ, а веревокъ на рупь на-дыть», штобы связать, значитъ. Никакого стыда пе осталось. А все отчего? Убьетъ человѣка, а его на два мѣсяца въ каталажку засудятъ. Отъѣстся, ото-спится тамъ, выйдетъ оттудова и ужъ тогда съ имъ никакого сладу. А все отчего? Отъ слабости...

— Все отъ слабости, — подтвердилъ мужикъ съ ка-меннымъ лицомъ и своимъ неторопливымъ голосомъ продолжалъразвивать свои воззрѣнія: — Я такъ сужу, по нонѣшнему народу одно: ты, скажемъ, пьяный убилъ человѣка, лишилъ :его жисти, тогда кровь за кровь—иди на висѣлицу. Пьянъ-то ты пьянъ, а объ уголъ голову себѣ не расшибъ, а расшибъ другому, ну, н отвѣчай... Вотъ, скажемъ, это дѣло. Трое убили одного. Ну, поставили на томъ мѣстѣ, гдѣ убили, ря-домъ шесть столбовъ съ тремя перекладинами и на каждую перекладину и вздернуть по одному... пущай поболтаются.