Журнал «День и ночь» 2010-1 (75) - Лев Роднов

Отец умер перед Рождеством. На похороны меня не взяли, оставили дома, чтобы я готовил еду для поминок. За сутки была залита пшеница для кутьи, я замесил галушки с гренками и орехами. Почтить память отца пришло много русских, грузин. Каждый принёс еду, вино. Со смертью отца разбились все мои надежды на учёбу, на всё лучшее. Семья распалась.

В юности в моём сознании надолго сохранился страх голода, мне всё казалось, что завтра не будет еды, хлеба. Во сне я всё собирал съедобные остатки, кусочки хлеба, стараясь запрятать их подальше и создать свой запас. Когда я кушал что-либо, постоянно сверлила мысль оставить часть еды на завтра. Так продолжалось до тех пор, пока, я не стал курсантом Севастопольского Качинского училища. Однажды, проходя практику полётов в лётной школе, меня назначили дежурным по кухне. Увидев то изобилие продуктов, которые шли в пищу будущим лётчикам, я вдруг сразу осознал, что моему голоду пришёл конец, и я, наконец, избавлен от самого страшного врага моего детства.

На площади у церкви с раннего утра собирались все, кто искал работу. Голод, разруха гражданской войны гнали обездоленных по всей Руси на Кавказ. Толпами шли опухшие в поисках куска хлеба, да что там хлеб, была бы кожура от промёрзлой картошки, ботва. Я ходил на площадь каждое утро. Вскоре нас набралось человек двенадцать, позднее прибились ещё трое сестёр. Старшей, Наталии Фёдоровне, было лет за тридцать, младшей Тане — семнадцать. Так как я знал грузинский, немного по-татарски и по-азербайджански, то меня, четырнадцатилетнего паренька, выбрали за старшего. Артель я назвал «Не унывай». В тот же день нас нанял татарин Ахмед из дальнего аула для прополки бахчей арбузов и дынь.

К вечеру мы добрались до мельницы, где и заночевали. Чтобы продемонстрировать свою заботу об артели, я, выпросив у хозяина разрешение на сбор мучной пыли, развёл костёр и начал варить «затируху». На широкой доске рассыпал мучную пыль, собранную на брёвнах и стропилах мельницы, перемешал с солью и, затирая рукой, засыпал всё в кипящую воду. Вышла отменная «затируха», вот только песок сильно хрустел на зубах. Я предложил её не жевать, а просто глотать. Так как все были очень голодны, пришлось ставить второй котёл. На следующий день к обеду мы дошли до места. Хозяин выдал каждому по кукурузной лепёшке и на четверых по большой миске снятого молока. Бригада наша осталась очень довольной. Ахмед показал, откуда полоть, и раздал тяпки. Свои распоряжения он передавал через меня. Разговор шёл частью на грузинском языке, частью — по-татарски. Все быстро освоились с характером работы и добросовестно относились к ней, за исключением Ивана и Василия — двух дезертиров, сбежавших из Красной Армии. Они рубили всё подряд и, когда дошла очередь их проверки, хозяин так отменно материл их на чисто русском, что надобность в моём переводе отпала. Пришлось мне встать рядом с ними и показывать, где сорная трава, а где молодая рассада арбузов и дынь. По правде говоря, их это мало смутило. Стоило отвернуться, как они пололи всё подряд. Видя, что за ними следят, бывшие солдаты пошли на хитрость — срубленные всходы подбирали и снова сажали в землю, но это только отсрочило разоблачение на день. Когда на следующее утро стало ясно, что все посадки на их полосе увяли, мы первыми принялись их ругать. Хозяин прямо-таки катался по земле, а с них как с гуся вода. Тут же их выгнали.

Дни шли за днями. На все наши просьбы улучшить питание, хозяин твердил, что завтра будет баранина, но мы неизменно получали одну лепёшку и снятое молоко. Подошла суббота. Половина артели «Не унывай», взяв расчёт, на попутной телеге уехала домой. Осталось нас восемь человек. В воскресенье, видя, что хозяин не собирается ничего менять, мы также собрались уходить. Ахмед стал просить меня и женщин остаться. Из меня он обещал сделать своего помощника. Несмотря на выгодные условия, я, верный духу товарищества, отказался от его предложения. Мы отошли от хозяйства на приличное расстояние, как неожиданно нас нагнал на лошади верхом молодой смазливый грузин по имени Шакро. Видно, девчата ему приглянулись, потому что он начал уговаривать их вернуться, обещая, что Ахмед улучшит питание. На мои возражения, что все посулы — очередной обман, женщины меня не послушали, а напротив, стали упрашивать, чтобы я их не бросал. Пришлось вернуться. Надо отдать должное, вечером каждый из нас получил по куску брынзы, и молоко было не снятое. Шакро всё время крутился возле сестёр, особенно вокруг Тани. После ужина она подошла ко мне и попросила, чтобы я лёг спать в её шалаше, так как она боится этого Шакро. Ночь прошла более-менее сносно. Кто-то возился рядом с шалашом и неоднократно наступал мне на ноги. Утром мы на работу не вышли. Стали совещаться. Старшая сестра настаивала на том, чтобы идти в татарские аулы, наниматься в работники. Я объяснял, что женщинам опасно идти к татарам, так как там нет никакой власти, и они останутся без защиты. Наталия Фёдоровна со мной не согласилась. Наконец, взяв окончательный расчёт, мы двинулись по направлению к аулам. К вечеру дошли до мельницы. Хозяин мельницы, мой тёзка — Сидор Иванович, услышав, как я разговариваю с грузинами и татарами, предложил:

— Знаешь, может, пойдёшь ко мне помощником? Я — уже старый, и мне трудно одному, тем более ты можешь с ними балакать, а я их «чертей» не понимаю.

Что и говорить, условия были завидные: харчи, работа, свежий воздух, речка, но чувство товарищества и доверие моих друзей не позволило мне принять это предложение.

Рано утром мы продолжили путь вниз по течению реки Йори. Сочная высокая зелень на берегу так и манила прилечь. Солнце уже выглянуло из-за холмов. На косогорах стояли прошлогодние копны сена, и казалось, что вся долина заселена какими-то пришельцами. Вот-вот затрубят военные трубы, загремят барабаны, и несметное татарское войско, вооружённое кривыми мечами и длинными копьями, лавиной двинется на нас. Но кругом тихо, только солнышко поднимается всё выше и выше. Над дорогой с весёлым криком носятся стрижи, высоко в воздухе висят жаворонки, чьи звонкие песни сливаются со стрекотанием кузнечиков и посвистом сусликов. Воздух — чистый и прозрачный. Идти легко. Перейдя реку вброд, мы уже стали подниматься в гору по лощине, как нам навстречу внезапно выехали трое всадников, среди которых был и наш Шакро. Как сумел он так быстро встретить нас на окраине татарского аула, не понятно. Мы остановились, я только успел напомнить сёстрам, чтобы они были осторожнее.

Когда всадники приблизились, один татарин, средних лет, сказал, что ему в хозяйстве нужны работницы. В переговоры вступила старшая сестра. Не знаю, на каких условиях они договорились, но очень скоро, довольные и весёлые, пошли вслед за новым хозяином, даже не попрощавшись с нами, только махнув на прощанье рукой. Мне стало очень обидно и жалко, особенно жалко за Таню. Я знал, что теперь их жизнь полностью зависит от хозяина, и что им никогда не выбраться из неволи.

Долго ещё потом, работая на мельнице и в Бадьяурах, я интересовался их судьбой, но больше о них никогда и ничего не услышал.

Окончание следует.

ДиН поэма

Анатолий Вершинский

Чалдонская тетрадь

…уходя в иные дали,завещал свои медали,всё добро фронтовика,чья Победа — на века,но для чьих стараний ратныхв прейскурантах аппаратныхне нашли цены вождис триколором на груди, —им челом не бил: присягудал чалдон иному стягу,хоть и был его кумач,как лесной пожар, горяч,хоть пришлось крестьянским детямжить не так под флагом этим,как трубил на целый светпервый ленинский декрет,но герой моей поэмыне касался этой темыни в беседе, ни в письме(даже в пору «перестройки»),лишь всегда держал в уме,до чего чалдоны стойки:род, прореженный на треть,всё же смог не захиреть(кто своих не помнит близких —поищи в расстрельных списках,только выжившей родниза молчанье не брани),и герою было ясно,что из дому не напрасноувезли семью и сталдомом ей лесоповал,обрубив работой адскойсвязь её с роднёй «кулацкой»;а покуда рос герой,рос и креп колхозный строй,и хорошие отметкив аттестате семилеткида ещё терпенье (в мать)помогли мальчишке статьпедагогом сельской школы,выпуск вышел невесёлый —началась война в тот год,а потом пришёл черёди ему примерить китель:стал механиком учительи обрёл свой новый дом —фронтовой аэродром;

на тяжёлых, но покорныхбомбовозах двухмоторных,сокрушив тылы врага,долетел их полк до Польши(показавшейся не больше,чем чулымская тайга),и весною на Рейхстагезацвели, зардели стягипобедившей смерть земли,и, учебники подклеив,ждали школы грамотеев,чтоб сирот учить могли;и ждала его невеста,и нашла у тёщи местоновобрачная семья,он учил детей в артели,а потом свои поспели:как и чаял, сыновья,и они служили тоже,оба с ним усердьем схожи,долг армейский был тяжёл:старший так и не пришёл,та беда их надломила,и жену взяла могилараньше мужа, младший сынзвал его к себе, но тщетно:старый воин сдал заметно,да не сдался — жил один;с той поры, как дом фамильный,вековой крестовый домброшен был семьёй, бессильнойизбежать гонений в нём,с той зимы, когда подростком,увезённый в леспромхоз,обвыкался в мире жёстком,полном тягот и угроз, —где он только не жил: в хатке,крытой чуть ли не ботвой,и в брезентовой палатке,и в землянке фронтовой,и в избе послевоенной,маломерке пятистенной,что сдавал совхоз ему,а вот собственной усадьбызаводить не стал (понять бывам, читатель, почему),и не дом, а домовинада суглинка два аршинарядом с верною женой —весь его надел земной;от судьбы единоличнойк цели общей, утопичной,но благой, держал он путьи с него не мог свернуть —так, до неба возвышаянад деляной за окном,пролетела жизнь большаяна дыхании одном,человек с лицом эпохи —уходя за нею вслед,он сберёг до малой крохивсё, что помнил с детских лет,и в конце доверил сыну,кроме бронзовых наград,золотую сердцевинуобретений и утрат —о своей любви и болипостарался рассказать,плод его последней воли —аккуратная тетрадь,под её обложкой плотнойсто историй, сто имён,но особенно охотновспоминал тайгу чалдон:край урочищ диковатых,мир, где не был он чужим;там играл на перекатахпёстрой галькою Чулым,в омутах жирели щуки,долгожители реки,на угоре у излукирыли норы барсуки,лось выпрастывал из чащисучковатые рогаи дразнился пень, торчащийводяным из бочага,а в Чулым текли, вертлявы,Агата и Аммала,Борсук-левый, Борсук-правый —в тех местах родня жила;с быстрых рек тайги-дикаркиувела судьба потомк речке медленной — Уярке,с тихой рощей за прудом,у болотистого долаоседлало холм село,наверху стояла школа,в ней полжизни протекло,но помимо школьных правилпомнил он лесной урок —и силки на зайца ставил,и готовил сено впрок:отбивал он косу ловко —и послушная литовкана лугу, что мёдом пах,пела птицею в руках,он плетёную корчажкуснаряжал на карасейи варил на праздник бражкудля соседей и гостей;он любил заботы эти,он зимой мечтал о лете,он устал от школьных пут,но к нему тянулись дети:завтра осень, значит — ждут,и опять в костюме строгомон входил к ребятам в класс,был он сельским педагогом —на земле, забытой Богом,был он совестью для нас;командир небесной рати,позаботься о солдате:жил он честно до конца —Отче наш, прими отца…

ДиН стихи