Круглый год с литературой. Квартал третий - Геннадий Красухин

Это – одно из последних посланий.

Так что старший брат моего одноклассника оказался тонким художником, вычленившим из занудного, недоброго стихотворения прекрасные психологические строчки.

Но что до занудства и недоброты, то таков уж характер у Александра Михайловича Гликберга, умершего в эмиграции 5 августа 1932 года (родился 13 октября 1980), взявшего себе псевдоним Саша Чёрный.

Однажды мы говорили о нём с Юрием Трифоновым. Оказалось, что Юра, как и я, много знает из него наизусть. Он прочёл любимое – «Ошибку»:

Это было в провинции, в страшной глуши.Я имел для душиДантистку с телом белее известки и мела,А для тела -Модистку с удивительно нежной душой.Десять лет пролетело.Теперь я большой:Так мне горько и стыдноИ жестоко обидно:Ах, зачем прозевал я в дантисткеПрекрасное тело,А в модисткеУдивительно нежную душу!Так всегда:Десять лет надо скучно прожить,Чтоб понять иногда,Что водой можно жажду свою утолить,А прекрасные розы – для носа.О, я продал бы книги свои и жилет(Весною они не нужны)И под свежим дыханьем весныКупил бы билетИ поехал в провинцию, в страшную глушь:Но, увы!Ехидный рассудок уверенно каркает: Чушь!Не спеши -У дантистки твоей,У модистки твоейНет ни тела уже, ни души.

– Таков, Саша, – сказал Трифонов. – Его можно принимать или не принимать. Но уж если принимать, то таким, как есть – порой злобным парадоксалистом!

– Нет, не злобным, – тут же поправился Юра, – беспощадным. К нему ведь тянет как к правде. А он её никогда не подсахаривал.

Да, прав Трифонов. Просто советская сатира отучила нас от этого жанра. Саша Чёрный был сатириком. И, стало быть, любую ситуацию освещал сатирическим светом:

Она была поэтесса,Поэтесса бальзаковских лет.А он был просто повеса,Курчавый и пылкий брюнет.Повеса пришёл к поэтессе.В полумраке дышали духи,На софе, как в торжественной мессе,Поэтесса гнусила стихи:«О, сумей огнедышащей ласкойВсколыхнуть мою сонную страсть.К пене бёдер, за алой подвязкойТы не бойся устами припасть!Я свежа, как дыханье левкоя,О, сплетём же истомности тел!…»Продолжение было такое,Что курчавый брюнет покраснел.Покраснел, но оправился быстроИ подумал: была не была!Здесь не думские речи министра,Не слова здесь нужны, а дела…С несдержанной силой кентавраПоэтессу повеса привлёк,Но визгливо-вульгарное: «Мавра!!»Охладило кипучий поток.«Простите… – вскочил он, – вы сами…»Но в глазах её холод и честь:«Вы смели к порядочной даме,Как дворник, с объятьями лезть?!»Вот чинная Мавра. И задомУходит испуганный гость.В передней растерянным взглядомОн долго искал свою трость…С лицом белее магнезииШёл с лестницы пылкий брюнет:Не понял он новой поэзииПоэтессы бальзаковских лет.

О Фёдоре Аркадьевиче Чапчахове рассказывали, что, когда он работал в ростовском журнале «Дон», ему предложили поучаствовать в кампании травли Пастернака, только что получившего Нобелевскую премию. Отказываться Фёдор Аркадьевич не стал. А друзьям объяснил, что Пастернака и так все клюют, кому не лень, его, чапчаховская, заметка тут погоды не сделает. А на гонорар он купит себе любимое у того же Пастернака. Скажем, его книжку «Сестра моя жизнь».

Гонорар, усмешливо закончил рассказчик, оказался повесомей: Москва, член редколлегии журнала «Октябрь», потом – «Литературной газеты».

Да, можно считать, что та статеечка в «Доне» оказалась колёсиком в продвижении Чапчахова на службе. Кому надо – заметили. Конечно, если в Москве Фёдор Аркадьевич оказался, женившись на приехавшей в командировку в Ростов сотруднице издательства «Советский писатель», то в кочетовском «Октябре» автора статьи, проклинающей Пастернака, безусловно могли оценить по достоинству.

Он пришёл к нам в «Литературную газету» после «Октября». Говорил, что поссорился с Кочетовым. Но детали не уточнял. Быстро сделался как бы адъютантом устроившего его в газету Михаила Ханаановича Синельникова, писал небольшие реплики и благодарил Синельникова за редактуру: «Блестяще, Миша! Мне прямо неудобно. Это же твоя, а не моя вещь!» Синельников довольно усмехался.

Меня и Юрия Буртина привёл в газету Владимир Карпович Железников, только что назначенный членом редколлегии, редактором отдела русской литературы. Но уже через месяц Железников подал заявление об уходе. На него наорал за что-то Чаковский, и чувствительный Владимир Карпович начальственного ора не потерпел. Ушёл, несмотря на наши настойчивые уговаривания, несмотря на уговаривание первого заместителя Чаковского Сырокомского, предложившего Железникову свои извинения за начальника.

Через некоторое время Синельникова назначили и.о. члена редколлегии, а Чапчахова и Смоляницкого его замами. Я работал у Соломона Смоляницкого, человека добродушного, когда-то служившего в «Литературке» собкором по Сибири и установившего хорошие отношения с одним из местных сибирских начальников Георгием Мокеевичем Марковым. Теперь Марков был первым секретарём всего писательского Союза, нашим непосредственным начальником, и за Смоляницким укрепилась репутация «человека Маркова». Вот почему его, еврея, никто не трогал. Ну, а Синельникова не трогали из-за его охранительной позиции. Он противостоял «Новому миру» Твардовского и всей литературе либерального направления.

В параллельном отделе литератур народов СССР место и.о. члена редколлегии занимал Ахияр Хасанович Хакимов. И вот появляется приказ Чаковского: Ахияр Хасанович утверждён полноправным членом редколлегии.

Никто не ожидал, что у Синельникова это вызовет приступ истерики. Потом выяснилось, что он решился пойти к Чаковскому по требованию оскорбившейся за него жены. Так или иначе, но он поставил ультиматум: или его вводят в редколлегию, или он уходит.

Да, в газете работало много евреев. Да, на Старой площади (в ЦК) «Литературку» называли «синагогой». И всё же понятно, что еврей-главный редактор никогда бы не решился сделать полноценным членом редколлегии по разделу русской литературы еврея. Чаковский не раздумывал ни минуты. Подписал приказ об увольнении Синельникова.

Можно вспоминать многие подробности. Но у нас сейчас другой герой – Фёдор Аркадьевич Чапчахов, родившийся 5 августа 1926 года. Поэтому сообщу только о Смоляницком и немедленно вернусь к нему.

Соломон Смоляницкий выпустил книгу о Маркове и в награду был переведён членом редколлегии журнала «Знамя». С его уходом перед начальством открылась возможность объединить оба отдела (Смоляницкого и Чапчахова) в один во главе с полноправным редактором – членом редколлегии. Сделаться таким редактором мог кто угодно (не из евреев, конечно), но самые большие шансы были у Чапчахова, ставшего новым «репликистом» после Синельникова. Его реплики неизменно вызывали одобрение Чаковского. Хотя писал их Чапчахов железобетонным стилем, в них даже отдалённо не посверкивало хоть что-нибудь похожее на юмор.

Особенно это обнаружилось, когда по требованию начальства Чапчахов ввязался в полемику с «Юностью». От «Юности» выступала знаменитая Галка Галкина, насмешливая, искромётная, умеющая утонченно издеваться над оппонентом, что и не удивительно: Галка Галкина была коллективным псевдонимом известнейших сатириков и юмористов. Не способный отвечать Галке в её стиле, Чапчахов отругивался, бранился: «поганая Галка», злобно и неуклюже поучал её азам партийности литературы. И эта его злобность, эта неуклюжесть делались новой мишенью для иронических стрел веселящейся Галки Галкиной.

Вряд ли в газете были люди, не понимающие, что дуэль эту Чапчахов безнадёжно проиграл, да и не мог не проиграть: не было у него дара «репликиста»! Между тем, Чаковский публично хвалил и эти его реплики.

Почему одобрял их Чаковский? Он хорошо чувствовал вкусы сильных мира сего и знал, что к юмору они не склонны. Зато всегда благожелательны к ругани в адрес тех, кто им не по нутру.