Московский полет - Эдуард Тополь

И вот ночью, в вагоне, когда папа спал на верхней полке, укрывшись пальто, он почувствовал, что кто-то тихонько дернул его за сапог. «Вор!» – решил папа и затаился. Через минуту вор дернул папу за другой сапог и чуть-чуть стянул сапог с папиной ноги. Но папа продолжал делать вид, что крепко спит и ничего не чувствует. Он решил схватить вора на месте преступления. «Он снимет с меня сапоги, – думал мой умный папа, – а я вскочу и поймаю его!» И сколько ни дергал вор его за сапоги – папа не подавал вида, он ждал. А когда эти сапоги были сняты наполовину, поезд как раз остановился на какой-то маленькой станции. Тут вор схватил оба папиных чемодана с диапозитивами и потащил их из вагона. Папа спрыгнул с полки в полуспущенных сапогах и запутался – ни натянуть их обратно, ни стащить окончательно. И пока он натягивал сапоги на сбившиеся портянки, вор выпрыгнул из вагона и исчез в ночной сибирской пурге, унося тяжеленные папины чемоданы. Папа, конечно, побежал за ним, но тут поезд тронулся, мама дико закричала с подножки, и папа в последнюю минуту на ходу запрыгнул в вагон. Но сколько я его помню, он до последних своих дней не мог примириться с той жуткой потерей. А я, еще мальчишкой, все пытался представить себе того несчастного вора: вот, обливаясь потом, он тащит куда-то в темноту два трехпудовых папиных чемодана, вот сел и, тяжело дыша и ликуя от предвкушения дорогой добычи, сбил замок с чемоданов, открыл их и… что он увидел? Стекляшки, один стекляшки! Помню, как все мои школьные годы я смеялся и над отцом, и над тем несчастным вором. Но только тут, в Ленинграде, на Московском вокзале, в потной очереди за билетами, когда я судорожно сжимал ногами чемодан со своим фильмом, до меня вдруг дошло, как ужасно, как фатально я похож на своего отца! Он спасал от нацистов свои «живые картинки», а я спасаю от коммунистов свои. Ради двух чемоданов с этими стекляшками папа бросил в вагоне свою семью и в полуспущенных сапогах помчался в ночь, в сибирскую пургу. А я? Разве не оставил я в Америке дочку, разве не могут вот сейчас, тут, на вокзале, схватить меня гэбэшники, найти в моем чемодане похищенный у них фильм и отправить меня в ту же морозную Сибирь?

Тут как раз подошла моя очередь к билетной кассе. Держась двумя руками за стойку, чтоб не оттолкнули меня от кассы прежде, чем я успею рот открыть, и оберегая ногами свой бесценный чемодан, я нырнул головой вниз, к узкой прорези в толстом стекле (почему окошки касс всегда, даже на Западе, на уровне вашего пупа?) и сказал заученное:

– Зоя Игнатьевна! Здравствуйте! Здравствуйте, я от…

И только теперь я увидел перед собой совершенно не женское, а напротив, жесткое молодое мужское лицо и услышал из-за стекла:

– Зоя Игнатьевна здесь уже не работает. Вчера забрали в ОБХСС. А вы ей кто? От кого?

И веселые стальные глазки с издевкой посмотрели на меня оттуда в упор, как глаза следователя, поймавшего в ловушку очередного преступника.

– От Пушкина! – зло ответил я и позволил толпе отшвырнуть меня в сторону с моим чемоданом.

И только через несколько минут уже внизу, на первом этаже вокзала, затерявшись в толпе пассажиров и радуясь счастливому побегу от этого кассира-следователя, я вдруг понял, в какой жуткой ситуации оказался.

Как говорят в США, here I am – американец, без единого советского документа, но с девятью коробками запрещенного кинофильма в чемодане. В Ленинграде, посреди вокзала в десять часов вечера. И даже вернуть этот фильм в Костину квартиру уже невозможно: Костя в больнице, его жена летит в Норвегию, а ключи от его квартиры я бросил в почтовую щель той окованной сталью двери. И никакой надежды купить билет на московский поезд. А возвращаться в гостиницу с этим чемоданом нельзя, там полно милиции и гэбэшников, как я докажу им, что не собираюсь выкрасть этот фильм из СССР? Так что же мне делать? Господи, что? Барух, Ата, Адонай, Элохэйну…

Еврейский бог услышал меня – я вдруг увидел длинную вывеску «КАМЕРА ХРАНЕНИЯ РУЧНОГО БАГАЖА». Перед камерой стояло человек сорок, я пристроился со своим чемоданом в эту очередь, но предварительно вытащил из него сумку с американскими сувенирами. Отстояв в очереди минут десять, я увидел табличку, которая сообщала, что сутки хранения одного чемодана в камере хранения стоят пять копеек. Но именно эта мизерность стала для меня очередным испытанием. Пять копеек за хранение единственной в мире копии моего фильма?

– Ну! – Небритый мужик-приемщик требовательно протянул руку через низкий, как ступенька, барьер. Я поставил чемодан на этот барьер, протянул ему рубль.

– А мелочи нет? – сказал мужик недовольно.

– Возьми рубль! – попросил я, считая, что за рубль мой чемодан будет в большей сохранности.

– У меня сдачи нету всем с рубля давать!

– Не надо сдачи, возьми рубль, – повторил я негромко.

– Еще чо! – возмутился он, достал из-под стойки грязную тарелку с мелочью и отсчитал сдачу – ровно 95 копеек. Потом бельевой прищепкой прицепил к ручке моего чемодана картонку с цифрой 311, выдал мне талончик-квитанцию и поволок мой чемодан в глубину камеры хранения. Я почти с ужасом смотрел ему вслед, словно от меня оторвали ребенка и уводят в сиротский дом. «Господи, – подумал я, – ведь этот фильм старше моей дочки вдвое!..»

И хотя меня отталкивала от барьера какая-то тетка с узлами, а за ней напирала очередь человек в тридцать, я все стоял у приемного окна, следя, куда этот мужик несет мой чемодан. И только убедившись, что он поставил его на нижнюю полку, в гнездо с цифрой 311, и успокоившись, я пошел искать кассы для депутатов Верховного Совета и Героев Социалистического Труда.

Тут я должен прерваться для уточнения стилистических нюансов. Потому что стандартные глаголы типа «пошел», «вышел», «поднялся по лестнице», «стоял в очереди» и т. п., которые на Западе означают естественное человеческое перемещение в пространстве, – эти глаголы наполнены в СССР иным, куда более многозначным содержанием. Я думаю, что некое представление о советской емкости этих глаголов может дать читателю, скажем, кинохроника времен американской депрессии, когда тысячные толпы людей штурмовали банки в надежде спасти свои деньги. Вот если вы представите себе, что внутри этих остервенелых толп вам нужно «пойти», «подняться по лестнице», «подождать», «пересечь» и т. д., вы приблизитесь к русскому пониманию этих глаголов. Касс для депутатов и Героев Труда я не нашел, а ведь раньше были, я хорошо помню! Но зато я нашел зал с кассами для военнослужащих и тут же услышал, что и здесь никаких билетов на Москву нет, даже для старших офицеров.

Положение становилось критическим. Конечно, вспомнил я, можно уехать в Москву и без билета – дать деньги проводнику вагона, и он найдет мне место. Но в моей ситуации ехать в Москву без билета было опасно: при первой же проверке билетов могут потребовать документы, а у меня при себе только водительские права штата Массачусетс и в чемодане – запрещенный кинофильм.

Я растерянно огляделся. В противоположной стороне зала, за стеклянным окошком с надписью «Старший дежурный» сидела пожилая дама начальнического вида, удивительно похожая на золотозубую директоршу московской школы – такое же непроницаемое лицо в броне косметики, хала на голове и развернутые плечи, на которых к тому же красовались майорские погоны. Но это был мой последний шанс, и я рискнул. Нащупав в сумке коробочку косметики, я развязной походкой советского киношника подошел к окошку майорши.

– Добрый вечер, я с «Мосфильма»! Надеюсь, вы видели мои фильмы «Юнга торпедного катера», «Кавказская любовь» и другие. Завтра утром у меня съемка в Москве, а билета нет. Помогите, сниму в главной роли!

– Я свои роли уже сыграла, – сказала она каменным голосом. Я понял по ее тону, что совать ей косметику нельзя.

– Дочку сниму в главной роли! – сказал я в отчаянии. – У вас есть дочка?

– Идите в кассу, сейчас дадут сведения на проходящий поезд «Мурманск – Москва».

– Спасибо! – Я, окрыленный, побежал назад, к кассе, восхищаясь сам собой. Все-таки в этой стране даже бабы в майорских погонах не могут мне отказать! What a country!

Описывать еще одну давку – уже в офицерской очереди, возбужденной появлением билетов, – не стану, это выше моих сил. Как написал недавно один советский археолог, человечеству понадобилось сорок тысяч лет, чтобы от варварства прийти к современной цивилизации, но человеку нужно всего несколько минут, чтобы снова стать варваром. Он проверил этот тезис доподлинно, двадцать лет изучая первобытных людей по осколкам их посуды и наскальным рисункам. А потом наступил 1937 год и КГБ бросил этого археолога в сибирский лагерь, к уголовникам. И там этот ученый сразу нашел то, что искал столько лет, – первобытное общество в полном и натуральном виде: то же деление на касты, убийство стариков и больных, вождизм, татуировку, примитивный сленг и т. д.

Я могу подтвердить тезис этого археолога одним сделанным мною на Западе наблюдением. Когда я приехал в США в 1979 году, в мире как раз разразился первый нефтяной кризис, арабские страны подняли цены на нефть, сократили ее добычу. И на всех нью-йоркских бензоколонках стояли длинные – минут на сорок – очереди машин на заправку. А по вечерам в программе новостей регулярно сообщалось об убийствах, которые в этих очередях происходят. Даже американцам, достигшим пика демократии и цивилизации, нужна была всего сорокаминутная очередь, чтобы спикировать на сорок тысяч лет назад, в варварство, к закону ножа, кулака и пистолета.