Враг невидим - Юлия Федотова

На застеленном розовым шёлком и малиновым бархатом ложе в расслабленной позе престарелой кокетки полулежал, утонув в подушках, хозяин безумной комнаты, облачённый в белоснежный хитон… нет на самом деле, это был обычный домашний халат, кажется, полосатый, но притворялся он именно хитоном и именно белоснежным.

Тонкое лицо поэта было как никогда одухотворенным и прекрасным, из бездонных глаз по бледным щекам стекали слезинки, он промокал их кружевным платочком с затейливой монограммой (вроде бы, самым настоящим, не призрачным и не притворным) и тихо, сострадательно всхлипывал. Поэт был углублён в чтение.

Книгу он красиво, чуть на отлёте, держал перед собой, так что посторонние имели прекрасную возможность разглядеть её обложку, чем Веттели и воспользовался, чисто машинально, без всякой задней мысли.

И тут же об этом пожалел, потому что снова чуть не испортил дело. Главное, на этот раз непрошеных визитёров легко могли заметить, ведь в жилах Огастеса Гаффина тоже текла малая толика старшей крови. Вряд ли это улучшило бы их отношения, и без того более чем натянутые.

…Кто бы знал, какого труда стоило Веттели удержаться от клокочущего в душе и рвущегося наружу смеха! Кто бы мог подумать: Огастес Гаффин, выпускник чопорного Феллфорда, изысканнейший молодой человек, великолепный знаток и ценитель изящной словесности, — и вдруг…

Короче говоря, Веттели была хорошо знакома книга, до слёз растрогавшая гринторпского поэта. Не он один над ней плакал. С ним вместе — как минимум половина населения Гринторпа, а сколько ещё домохозяек, белошвеек, буфетчиц, торговок и маникюрш по всей стране — об этом можно было только гадать.

Роман назывался «Разбитое сердце бедняжки Шарлотты», продавался по восемь пенсов за том (всего их, кажется, было три), и обложку его украшала умопомрачительная роза, скорбно склонившаяся над могильным камнем.

Достаточно глубокое представление о содержании данного литературного шедевра Веттели получил вопреки собственной воле. Это было любимое чтение миссис Феппс, причём особенно душещипательные места она частенько зачитывала вслух, и Веттели стоило изрядных нервов вежливо выслушивать эту сентиментальную белиберду, воздерживаясь от рвущихся с языка ехидных комментариев. Кто бы мог подумать, что между утонченным эстетом Гаффином и простой деревенской женщиной неожиданно найдётся что-то общее?

— Бессовестный, как тебе не стыдно?! — сердито раздалось в голове. — Я зачем тебя сюда привела? Чтобы ты восхищался созидательной силой его таланта и романтической обстановкой, а не высмеивал его милые маленькие слабости!

— Я восхищаюсь, — поспешно заверил Веттели, хотя обстановка казалась ему не столько романтической, сколько шизофренической. Впрочем, в этом прямой вины Гаффина как раз не было, так себя проявляла загадочная и непостижимая другая сторона.

А Веттели и в самом деле стало немного стыдно: без приглашения влез в чужую жизнь, подсмотрел, да ещё и высмеял не предназначенное для чужих глаз… Разве можно назвать такое поведение достойным? И когда Гвиневра предложила: «А хочешь, заглянем ещё к кому-нибудь? Да хоть твою женщину навестим», — он отказался наотрез. Кто он такой, чтобы лишать Эмили её тайн?

— Лучше пойдём, погуляем. Мне уже пора узнать, как наша школа выглядит снаружи. Зря я, что ли, заворачивался в одеяло?

Странно, но снаружи школа выглядела одинаково, с какой стороны ни смотри. Только и разницы, что волки на фасаде злобно лязгали каменными челюстями, стараясь цапнуть проходящих мимо, а кабан над входом не просто держал во рту сигару, но и дымил ею с видимым удовольствием. Но такие мелочи Веттели уже не могли удивить — привык.

— Пока не стемнело, сходим к холмам, понаблюдаем за их жителями, — по-хозяйски, тоном заправского гида, распорядилась Гвиневра. — А потом успеем заглянуть в лес, зимой там не темнеет никогда.

…За жителями холмов они наблюдали чрезвычайно героически: спрятавшись в канавке. Прокрались, залегли и стали подглядывать. Фее, при её-то росте, проделать подобный фокус было легче лёгкого, Веттели же, несмотря на его огромный боевой опыт, ужасно мешал плед. И почему нельзя было подойти открыто?

— Видишь ли, милый мой, — ответила Гвиневра на его немой вопрос, — тебя это, конечно, удивит, но даже у такого кроткого и незлобивого создания, как твоя покорная слуга, могут быть свои недоброжелатели. А уж на вас, людей, ши последние триста лет и вовсе смотрят как на злейших врагов. Что поделаешь, мир наш несовершенен с обеих сторон, и с этим приходится считаться.

Лежать в снегу было холодно, склон овражка мешал обзору, но неудобства оказались оправданы великолепием открывшегося им зрелища.

— За последние столетия ни одному из твоих соплеменников не доводилось видеть предзакатные танцы ши. Ты будешь первым! — торжественно объявила Гвиневра. — …Потому что ши решили больше никогда не иметь отношений с людьми. Их, видите ли, раздражает ваш технический прогресс. Якобы он дурно влияет на природу. То есть, он, конечно, влияет, и именно дурно, но какое до этого дело ши — ума не приложу! Слишком высоко они себя ставят, вот что я думаю. Выскочки, иначе не назовёшь. Но танцуют прелестно, этого у них не отнять… Неловко спать на потолке, а от ши не убудет, если раз в двести лет спляшут на публике.

— И отчего меня не удивляет, что у такого кроткого и незлобивого создания, как одна моя знакомая фея, имеются недоброжелатели? — рассмеялся Веттели и узнал, что у ши очень острый слух и не менее острые стрелы, поэтому шуметь в опасной близости от их жилищ настоятельно не рекомендуется.

Он послушно затаился и скоро был вознаграждён.

Холм раскрылся, когда косой луч закатного солнца пробился через пелену низких туч и коснулся белого валуна на его вершине. Как это произошло, Веттели не совсем понял: то ли земляные склоны холма расползлись в разные стороны, то ли просто сделались прозрачными, и взорам «лазутчиков» предстал огромный, празднично сияющий зал со сводчатым потолком, опирающимся на массивные колонны. Заиграла неземная музыка, закружились парами прекрасные дамы и великолепные кавалеры, и любоваться их чудесным танцем хотелось, не отрываясь, целую вечность, но фея не велела: «Опасно! Знаешь, как зачаровывает!» А потом пришельцев унюхала большая белая собака с ярко-красными ушами, и стало уже не до танцев, пришлось бесславно удирать по направлению к лесу…

Лес. С той стороны эта его часть называлась парком. Здесь она была именно лесом, но некоторые черты парка сохранила. Скажем так: если бы Веттели попал сюда без провожатой, то вряд ли заблудился бы. Широкие аллеи стали узкими заснеженными тропинками, испещренными множеством странных следов, но направления их были прежними. Остался грот, каскад с мостиком, статуи диких зверей (о любимой сове Гвиневры нечего и говорить, она сидела на своём обычном месте и сердито клекотала) и маленький каменный павильон. Напрочь исчезли и без того немногочисленные скамьи, заросли кустов стали гуще, а дерева — выше. Мощные дубы, длинноствольные буки и раскидистые грабы гордо возносили свои кроны к окрашенному малиновым закатом небу.