Клуб «Ритц» - Алексей Миллер

человечество сбросило с себя гнет выдуманных им самим ограничений? Свободный секс, в конечном счете, является двигателем прогресса. Чем быстрее мы сбросим оковы, тем менее закомплексованным будет человечество, и тем быстрее мы сможем прийти к настоящей гармонии. Только неудовлетворенный человек развязывает войны. Секс – один из лучших антидепрессантов. А свободный секс – наше будущее…

Я всегда считал, что секс с незнакомой девушкой должен быть в порядке вещей, но боялся вести себя подобным образом. Это все мама и папа. А может, не получалось просто? Большинство людей, с которыми я общался в студенческие годы, были весьма строгих убеждений. Я боялся, что меня осудят и не поймут. Сейчас мне плевать на общественное мнение. «Ритц» снял с моих глаз очки. Боязнь показаться каким-то не таким только убивает наше сознание и порабощает разум. Если в этой комнате закончится моя жизнь, то я умру свободным человеком, несмотря на замок на двери.

От этой мысли становится так хорошо. Эйфория. Я жил словно в клетке, слабовольным и безынициативным существом. Теперь все иначе!

10

– Сережа? – говорит Оля. Я немного задремал. Что ей надо, интересно. Может, опять захотела трахаться?

– Что такое?

– Ты знаешь, Паши уже давно не было. Я дико хочу есть. А что, если он правда оставит нас здесь умирать с голоду?

– Ты – единственная, кто ему дорог. Он не сможет так поступить.

– Я и представить себе не могу, что у него в голове. Для него это может быть игра, в которой жизнь даже очень близкого человека не имеет значения.

– Если он верит в Бога, то не посмеет убить.

– В Бога? В какого? Его Бога знает только он сам. Может, Бог сказал ему, что я должна искупить свои грехи смертью?

– Я надеюсь, что ты не права, – я понимаю, что в ее словах есть доля истины.

– Я тоже. Но что делать, если он все же не вернется? Мне еще не дают покоя его слова про огонь. Вдруг он решил сжечь нас заживо?

– Нет, на это он не пойдет. Я его знаю не так давно, но причинить тебе такую боль он не посмеет, – мои слова звучат неубедительно, да я и сам в них не верю. Он псих, а значит, способен на многое! Нужно отвлечь ее.

– Оль, а ты сама веришь в Бога?

– Нет. Я атеистка. Бог – кто это? Я, и только я управляю своей жизнью. Или другие люди, которые никак к Богу не относятся. Вот Паша возомнил себя Богом и оставил нас здесь подыхать. Только он способен вытащить нас. Бог? Нет, подонок сраный. И Бог нам не поможет.

– Паша почти убедил меня, что от молитвы может стать легче. Разве ты не пробовала молиться? – я пытаюсь ей противоречить, непонятно зачем.

– Слушай, я не собираюсь с тобой спорить на эту тему. Каждый сам выбирает, во что ему верить. Я верю в секс. Верю в то, что мне доставляет удовольствие. Верю в то, что не побоюсь никакого Бога и убью эту скотину, когда мы выберемся отсюда.

11

Паша не появлялся три дня. Надежды остается мало. Я не могу спать из-за голода. И теперь не знаю, что хуже: недосып или этот зуд в желудке…

Оля себя чувствует еще хуже: головная боль и периодическая тошнота. Она стала еще раздражительнее и полностью замкнулась в себе. Мы уже больше суток не общаемся. Меня это бесит. Злит, что не могу выбраться отсюда. Ненавижу эту комнату.

Включаю телевизор – надоела пустая болтовня. Хочу лечь. Слабость. Дурацкая неудобная кровать. Непонятный тусклый свет. И еще эта кикимора лежит молча, отвернувшись…

12

На четвертый день меня тоже начинает тошнить. Самочувствие становится все хуже.

13

На пятый день Оля немного пришла в себя. Я слышал, что такое происходит, когда организм полностью переходит на внутреннее питание. У меня, похоже, такая функция не работает.

Куда же запропастилась эта сволочь? Теперь я уверен, что он хочет, чтобы мы сдохли здесь, как собаки.

Силы покидают меня. Ни на чем не могу сосредоточиться.

Злость уступает место апатии. Девушка рядом иногда пытается говорить. Наверное, чтобы не разучиться. Строит теории, что могло случиться, или что задумал Паша. Я даже не пытаюсь ее утешить, так как знаю, что это бесполезно.

– Я не хотел вот так погибнуть, – шепчу я, лежа в кровати.

– Не поверишь, я тоже.

– Возможно, это наши последние дни. И я хочу сказать тебе, что ты лучшая, кого я встречал. Только ради тебя я нашел в себе силы вылезти из своей коробочки и начать жить, – на эти откровения словно уходят последние силы.

– Подожди еще. Рано для предсмертных речей, – у Оли еще есть силы бороться. – У нас есть еще одна надежда. Отец поймет, что в моем исчезновении виноват этот псих. Узнает, где мы, и спасет. Главное, чтобы Паша не опередил его и не прикончил нас.

– Как я хочу, чтобы ты оказалась права. Но если Паша сам покончил с собой, чтобы искупить грехи?

– Если это так, то я рада. Готова отдать жизнь за его смерть. Но если нет, то клянусь, я сама лично убью его.

– Не надо так говорить. Ты не знаешь, каково это – чувствовать, что ты виноват в чьей-то смерти.

14

На пятнадцатый день я теряю сознание, когда пытаюсь умыться. Оля кое-как дотаскивает меня до кровати. Она невероятно бледна, под глазами темные круги. Волосы растрепаны и торчат в разные стороны. Не хочу говорить. Не могу. Слова лишние. Зачем вообще произносить что-то?

О! Я слышал, что человек может месяц прожить без еды. Но не могу представить себе, как. Или мне плохо из-за замкнутого пространства.

Интересно, что приготовила мама. Отбивные я не хочу! Лучше салат, оливье. А отец, наверное, пожарит вечером шашлык. На дачу поедем… И Оля с нами! Мы вдвоем сядем на качели и будем качаться. А если они порвутся? Сначала нужно поесть шашлыков. Как долго он их жарит… Когда же папа их принесет? Пока полежу, отдохну.

Где я?! Оля, подвал. Нет. Не хочу. Как здорово было ждать прихода родителей с едой… Нужно держаться. Хотя нутром чувствую, что наше заключение подходит к концу. Если быть честным, то я уже смирился. Мне не страшно умирать. Просто все равно. Лучше, чем лежать на месте и терять себя в ожидании неминуемого конца.