Записки опального директора - Натан Гимельфарб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всем нам были назначены и проведены операции и определён курс лечения. Эффективным оно оказалось только для Васи, у которого после операции зрение было почти полностью восстановлено. Николаю Павловичу и мне были сделаны несколько операций, позволившие нам пользоваться протезами. Ему - на оба глаза, а мне на одном. Всё это заняло много времени. Прошла зима, наступила весна, а мы всё ещё оставались в госпитале.
Когда я ещё находился в хирургическом госпитале, я отправил несколько запросов в различные адреса по поводу своих братьев. К сожалению, в полученных мною ответах не было ничего утешительного или обнадёживающего, но я продолжал писать. Уже из Забратского глазного госпиталя я отправил более двадцати писем, но ничего определенного в ответ не получил.
Почта приходила в библиотеку и там раскладывалась в ячейки специального ящика по алфавиту. Ходячие больные сами забирали письма из этих ячеек, а тяжелобольным их приносили в палату. Опасаясь пропажи писем, я приходил в библиотеку ежедневно задолго до прихода почтальона и сам тщательно проверял всю поступающую корреспонденцию.
Как-то военком госпиталя Абдулаев, заметив моё пристрастие к почте, спросил не согласился бы я взять на себя функции получения и раздачи почты на общественных началах. Я дал согласие и стал разносить по палатам не только письма, но и газеты и журналы. Теперь я больше не сомневался в сохранности поступающих в госпиталь писем.
Моя волонтерская работа пришлась по душе больным. Я не только своевременно доставлял им письма, но многим из них, и в первую очередь незрячим, читал их вслух, а нередко писал и ответы под диктовку.
Военком был очень доволен моей работой и вскоре, с моего согласия, возложил на меня и ряд функций клубной работы. Штатного клубного работника в госпитале не было и мне была поручена организация лекций и бесед, подготовка и проведение киносеансов и концертов, оповещение о планируемых мероприятиях и другое. Эта работа нравилась мне и я был доволен, что могу приносить какую-то пользу.
Однажды, в конце марта, перебирая поступившую почту, мне в глаза бросился треугольник со знакомым почерком Сёмы, который я не мог спутать ни с каким другим. На лицевой стороне письма дважды значилась моя фамилия: в верхней части треугольника, где был адрес получателя и в нижней части, где указывается адрес отправителя. Одинаковыми были и отчества только имена были разными. Марки тогда на воинских письмах не требовалось, вместо неё стоял отчётливый штамп с номером полевой почты - 972.
Дрожащими руками я развернул письмо, из которого узнал, что Сёма находится сейчас в том месте, куда приковано внимание всего человечества и где решается судьба войны. Не нужно было быть очень догадливым чтобы понять, что он находился тогда в Сталинграде, в городе, на который после поражения под Москвой немцы бросили отборные танковые и моторизованные дивизии, главные резервы своей авиации и артиллерии. Во главе их войск были самые прославленные немецкие генералы, включая не знавшего ещё серьёзных поражений, генерал-фельдмаршала Паулюса.
Сёма просил немедленно ему ответить по указанному в письме адресу, после чего он отправит мне денежный перевод и окажет другую необходимую помощь. Из письма я также узнал, что после сдачи архива и материальных ценностей Винницкому военкомату в последние дни июня, он пытался вернуться в Красилов, но это оказалось невозможным, так как там уже были немцы. Он с трудом пробрался в Проскуров, где сдал машину-полуторку в горвоенкомат, откуда и был направлен в воинскую часть, покидающую город. О судьбе оставшихся в Красилове, Староконстантинове, Немирове и Славуте родственников ему ничего не было известно, так как все они остались на оккупированной территории.
В тот же день я написал Сёме подробное письмо, в котором сообщил о себе, о последних днях пребывания в Немирове, о Полечке, оставленной у тёти Анюты.
Примерно через месяц, когда я уже готовился к выписке из госпиталя, я получил Сёмин ответ и денежный перевод на тысячу рублей. В своём письме Сёма писал, что гордится моим добровольным уходом в Армию, что не только молодые, но и пожилые бойцы его части восхищены моим патриотическим поступком. Сёма указал мне адрес в городе Куйбышеве, куда мне следует написать, а после выписки из госпиталя поехать. Там живёт его фронтовой друг - Токарев Георгий Васильевич, семья которого с радостью примет меня и создаст необходимые условия для жизни и учёбы. Он обещал посылать туда деньги или оформить на меня денежный аттестат, по которому я смогу ежемесячно получать назначенную им часть его денежного довольствия. Я до сих пор помню адрес на ярмарочном спуске в Куйбышеве, где жила Токарева Мария Васильевна - жена Сёминого друга, которая обещала меня принять и содержать до Сёминого приезда. В этом письме брат писал, что мечтает вернуться в Красилов, в наш родительский дом, как только закончится война.
Своей радостью я, поделился с Аннушкой и её матерью, которые по-прежнему навещали меня по выходным дням. Они искренне были рады, что, наконец, нашелся мой чудо-брат, заменивший мне отца, о котором они были наслышаны по моим рассказам. Что же касается моей поездки в Куйбышев, то они категорически исключали такую возможность, ибо давно решили, что жить я буду только с ними и ни о каких других вариантах и слушать не желали. Я же никак не мог набраться мужества сказать Аннушке о своём решении освободить её от обузы пожизненного ухода за мной.
Мне было трудно это сделать, ибо в моей нелегкой и беспросветной жизни Аннушка была единственной радостью и надеждой. Мне трудно было даже представить себе жизнь без неё, без возможности видеть, слышать её, сознавая, что она где-то рядом думает обо мне. В то же время я отчётливо понимал, что не должен связывать её навсегда с собой, что она заслуживает лучшей судьбы и имеет на это все основания. Сознавая, что злоупотребляю её юношескими чувствами преданности и самопожертвования, ещё детской наивностью, которые могут лишить её настоящего счастья, я всё откладывал трудный разговор с Аннушкой и продолжал наслаждаться каждым часом свидания с ней. Единственное, чего смог заставить себя сделать, это проявлять больше сдержанности в общении с ней. Я старался скрыть свои чувства, не произносил тех тёплых, нежных и ласковых слов, которые были на уме и рвались наружу.
Это не осталось не замеченным ею, она стала грустной и подозрительной при встречах со мной. Моё поведение вызывало её недоумение и обиду. Мне было жаль Аннушку и мы оба страдали.
51
Лида Смыкова сдержала своё обещание и поддерживала с нами постоянную связь письмами. Она интересовалась ходом лечения, настроением и в каждом письме повторяла приглашение приехать к ней в Прохладную, на постоянное жительство после выписки из госпиталя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});