Мост к людям - Савва Евсеевич Голованивский

художественными произведениями, и его пример, как мне кажется, может внести ясность в наши дискуссии о проблемах публицистической и очерковой литературы, которые то и дело возникают, сколько себя помню.

Кстати, должен сказать о серьезной ошибке, которую нередко допускают некоторые критики и обозреватели фронтовой публицистики украинских писателей. Для своих обзоров они пользуются только материалами тогдашних украинских газет, которые выходили в тылу, оставляя, как правило, вне всякого внимания работу украинских писателей в центральной русской прессе. Эта работа имела миллионы читателей и довольно большой резонанс. Не учитывать ее — значит обеднять представление читателя о публицистическом творчестве украинских писателей на фронте.

Факт для Первомайского всегда был предметом осмысления. Иногда этот процесс длился долго, — достаточно сказать, что весь сюжет блестящего романа «Дикий мед», осуществленного только через двадцать лет после войны, тоже построен на реальной жизненной ситуации, которую наблюдали все писатели, бывшие на фронте рядом с Первомайским. Мы знали этих людей, были свидетелями несчастной любви прототипов будущих героев романа… Но только Первомайский сумел распознать всю глубину драматического конфликта, который не рассмотрели другие, и дал нам возможность ощутить его философский смысл.

Поздним летом 1942 года война на участке нашего фронта, принявшая позиционный характер, неожиданно снова стала маневренной. Вражеский прорыв на юге вторично и, пожалуй, уже в последний раз вынудил наши армии отступать ускоренными темпами. Фронт превратился в «слоеный пирог», как называли тогда странную смесь наших и вражеских частей.

В этой смертельной бестолковщине, которая творилась на Старобельщине, а вслед за тем и в донских степях, я надолго потерял следы своего друга.

Встретились мы в Сталинграде. Позади широко и медленно плыла Волга, за которую отходить мы уже не имели права, — это понимали все.

Город затаился в ожидании новых зловещих событий, население понемногу эвакуировалось, хотя война снова на какое-то время притихла и над городом только иногда появлялись вражеские разведывательные самолеты.

Вскоре произошла первая массированная бомбардировка, осуществленная полутора тысячами вражеских самолетов одновременно, а уже спустя неделю начались бои на западных окраинах города. Полуразрушенные бомбардировками, с той поры уже не утихавшими ни на миг, дома превращались в крепости. Пришлось и нам перебраться в землянки над Волгой. Там-то Первомайский и прочел мне свои прекрасные стихи «Снег летит» и «Журавли», глубоко меня поразившие. И то, что они столь настойчиво напоминали главный мотив стихотворения «Земля», написанного в первые трагические месяцы войны, свидетельствовало о цельности человеческого характера и глубоком убеждении поэта.

Снег летит и летит. Мы идем по взметенному следу.

Что ни шаг, приближается час, и рожок возвестит —

И другие пойдут в наступленье, и вырвут победу,

И пробьются по нашим могилам сквозь снег, что летит.

(Перевод П. Антокольского)

Вскоре я был откомандирован на другой фронт, а Первомайский остался в Сталинграде. Встретились мы снова лишь на окраинах Вены, которую квартал за кварталом освобождали наши войска. Это были дни, когда нас вдохновляла уже не только вера в победу, а и радостное ожидание выстраданного дня, который вот-вот мог наступить — может быть, через неделю, а возможно, через день.

Во время длительной разлуки мы нередко обменивались письмами и стихами, и хотя они и не могли заменить личных встреч и дружеских разговоров, я рад, что судьба предоставила мне возможность наблюдать замечательного поэта в тяжелейшее время для нашей страны. Ведь истинная суть человека раскрывается не в минуты радостей и праздников, а в дни, когда народ борется за свою жизнь, когда ему тяжело.

5

После нескольких лет шаткого благополучия и неустойчивого покоя тяжело заболела жена Леонида Дуня. Жизнь его усложнилась еще больше. К ежедневной изнурительной литературной работе добавились бытовые хлопоты, которые отрывали от главного и которых нельзя было избежать. Приходилось часто ездить в город. Но более всего угнетала болезнь жены — он понимал, что болезнь неизлечима.

Не зря, пожалуй, кое-кто утверждает, что плодотворнее всего поэт работает тогда, когда обстоятельства этому вроде бы и не способствуют. Это может показаться странным, но именно на протяжении последних пятнадцати лет, когда Первомайский почти неотрывно находился у постели больной жены и переносил все тяготы бытовых обязанностей, именно в это время он не только много и плодотворно работал, а и создал свои лучшие книги. Прекрасный прозаический роман «Дикий мед», значительно дополненное издание баллад народов мира, а вскоре «Уроки поэзии» и «Древо познания» и, наконец, блестящий перевод Франсуа Вийона — все это было создано именно тогда. Я уж не говорю о четырехтомном издании произведений Гейне, большинство которых перевел Леонид, а к остальным переводам так «приложил руку», что иной раз от переводчика не оставалось ничего, кроме подписи. Не говорю и об антологии словацкой поэзии, с титульного листа которой почему-то исчезла фамилия Первомайского, но которую он фактически и составил, и отредактировал, и в которой принял участие как переводчик.

В те последние годы была выполнена еще одна, хотя и незаметная, работа — я имею в виду сотни писем к друзьям, которые, я в этом уверен, тоже представляют непреходящую ценность — литературную, философскую и художественную.

Мне удалось прочитать только часть двух собраний писем Первомайского к А. Борщаговскому и чете Чуковских, отрывки из которых недавно опубликовали два московских журнала. Странно, что киевские столичные издания до сих пор не заинтересовались даже этими отрывками. Между тем в эпистолярном жанре на Украине уже давно не появлялось ничего похожего, — пожалуй, после Ив. Франко и Леси Украинки. Каждое письмо Первомайского — это законченное произведение на философскую, литературную или гражданскую тему. Все это на ярко обрисованном фоне реальной жизни писателя — со всеми его радостями и горестями, успехами и срывами. Не сомневаюсь, что для этих произведений еще настанет время и лишь тогда образ Леонида Первомайского встанет перед читателями во всей полноте.

…В последние месяцы жизни поэт уже знал, что обречен. Я часто приезжал к нему в больницу, где его оперировали, он очень похудел и ослабел, но ничем не высказывал страха перед неотвратимым. Наоборот, спокойно разговаривал с другими больными — соседями по палате, даже шутил. А однажды на вопрос, каково его самочувствие, ответил шутливыми стихами:

Как прародителю Адаму,

Здесь удалили мне ребро,

Но, из ребра не сделав даму,

Спокойно бросили в ведро…

(Перевод мой. — С. Г.)

Вскоре Леонида выписали из больницы, и он поселился в своем любимом Ирпене. Там жил неподалеку врач А. М. Джуша, на помощь которого он мог всегда рассчитывать. Но, вопреки установкам врача, поэт много работал, знал, что выписали его из больницы ненадолго, и