Меч и Крест - Лада Лузина

И тут произошло нечто странное и совершенно нелогичное: категорически не желая делать этого, он согласился — наперекор себе и собственному здравому смыслу, заставившему его, выбравшись из подземного лабиринта, поклясться: не соваться туда больше никогда!

— Там есть отрезки, где нужно пробираться почти на животе. Нас может завалить в любую секунду. Обвал, похоже, был совсем недавно…

— Вчера, — хмуро пояснила Ковалева. — Но я все равно должна его увидеть. Я могу пойти одна, ты только объясни.

— Ну уж нет! Если с тобой что-то случится…

«…я этого просто не переживу!» — окончил кто-то внутри него.

«Чего-чего?» — переспросил он недоуменно.

Он слышал это безапелляционное преувеличение, озвученное сотней женских голосов. И оно всегда казалось ему таким же нелепым, как неистребимые «я без тебя умру», «я не смогу жить без тебя», «ты — единственный смысл моей жизни», парируемые его многоопытными: «не умрешь», «еще как сможешь», «в таком случае твоя жизнь бессмысленна».

«И действительно, — думал он, вглядываясь в проплывающие мимо бугристые стены пещерного лабиринта, — никто еще не умер. Только та, в вечной клетчатой юбке, в прошлом году напилась просроченного дедушкиного демидрола и тупо уснула на экзамене по философии. А потом, как и все они, перекинулась на другого».

Но сейчас, когда за его спиной шла упрямая Маша, с наивной свечкой в руках, он вдруг ужаснулся, сколь реально может быть это ощущение: «Если с ней что-то случится, я умру!»

От одного предположения «Если с ней что-то случится» его «Я» проваливалось в бездну.

Мир удивленно оглянулся назад, пытаясь понять: а на хрена она ему сдалась?

— Как ты? — шепотом спросил он.

— Нормально.

— Дальше трудный участок, — строго кивнул Машин Сталкер в сторону неправильной формы норы. Будем идти на четвереньках, очень медленно. Если посыплется, не паникуй, не дергайся, не кричи. И не пытайся меня спасать. Сможешь двигаться, пытайся тихо-тихо ползти назад…

«А если нет? Если с ней что-то случится?

…я умру» — спокойно подтвердил его внутренний голос.

«Ясное дело, — презрительно хмыкнул Мир. — Поскольку ее смерть повесят именно на меня. А я лучше умру, чем сяду в тюрьму!»

Обогнув бедром глинистый выступ, он скользнул в темноту обвалившейся подземной галереи. Маша нагнулась, просовывая туда голову и руку со свечой. Встав на четыре конечности, Мир осторожно и на удивление ловко начал карабкаться по насыпи из комьев спрессованной тысячелетней земли.

«Может, именно ими и накрыло вчера папу», — тревожно подумала Маша и задула огонь.

Стало страшно.

Боясь дышать слишком громко, она последовательно повторяла движения своего поводыря. Теперь свет исходил только от него. Бездарный фонарик на ее шее волочился где-то под пузом. Она отключила его и нервно сунула в нагрудный карман. Кучерявые волосы вдруг разом полезли ей в глаза. Неустойчивые земляные камни крошились под пальцами.

Маша передвигалась почти на ощупь, видя лишь, что насыпь из глинистых валунов становилась все выше и спина Мира уже упирается в потолок — тот самый, который может рухнуть в любую минуту.

Ее спутник обернулся, луч из его каски попал ей в глаз.

— Прости, — еле слышно произнес он. — Тут самый опасный момент. Щель. Лезь за мной. Но подожди. Я тебе подсвечу.

Она увидела, как светящаяся каска Мира исчезает в сомнительном проеме под грозно оскалившимся свежим пластом земли потолком — вместе с Миром исчез и свет. И оказавшись в непроглядной темноте, Маша трусливо замерла, не рискуя даже дотронуться до кнопки своего фонаря. Ей показалось, что прошла маленькая вечность, прежде чем свет снова вернулся к ней, четко очерчивая щель, — лицо Мира появилось уже с другой стороны, и, коротко вздохнув, она поползла на него, как на маяк.

«Сейчас меня засыплет. Сейчас!» — пискляво стонал трусливый комок в глубине живота. Каждое движение приходилось отвоевывать у страха, он сковывал ее, словно стягивающий крем, которым Маша не пользовалась никогда…

Ее глаза с надеждой вцепились в лицо Мира, воплощавшего в этой кромешной тьме единственный смысл ее жизни!

Отворачиваясь, чтобы луч не бил ей в глаза, одногруппник крепко схватил ее за плечи и потянул на себя. Маша старательно перебирала дрожащими ногами.

«Кто б мог подумать, — мелькнула вдруг неуместная и до странности спокойная мысль, — что он и я… вместе. Ведь об этом я всегда и мечтала».

Прижимая Машу к себе, Мир вытащил ее наружу. Она обрушилась на него всем телом, инстинктивно вцепившись в шею своей опоры. Несколько секунд он стоял, упираясь в выступ стены, а Ковалева лежала у него на груди, бездумно прислушиваясь к стремительному сердцебиению их обоих.

«Кто б мог подумать, что я и она… Видела б нас сейчас наша группа! Не поверили бы!»

Только при чем здесь группа? Просто так сложились обстоятельства, и он должен защищать, оберегать, облегчать каждый шаг этой ходячей шпаргалки, отправившейся с ним в чертову дыру. Потому что если с ней что-то случится…

Мир ласково погладил «шпаргалку» по голове и, не разжимая объятий, быстро спустился вместе с ней по крутой обрывистой насыпи.

— Все! Худшее позади.

«Если не считать обратного пути», — но этого он не стал говорить. Пусть спутница вздохнет спокойно.

Впереди был новый коридор с сумрачными, вихляющими боками, но теперь можно было снова идти на своих двоих.

И Маша внезапно осознала, что загадочные земляные пещеры похожи на построенный из песка замок с уже высушенными солнцем, осыпающимися и сглаженными стенами — только увеличенный в сотню раз. А ее подземный поводырь совсем не похож на институтского красавца Красавицкого, такого лениво-холеного и надменно-недостижимого. Здесь, в глубине песочного замка, он казался почти родным.

— Идем, еще минут десять, наверное, — посуровел он.

Судя по Машиной «Чайке», у Мира было завидное чувство времени, поскольку ровно через девять минут и тридцать семь секунд проводник сказал:

— Ну, вот и он, — усталым, выдохшимся голосом и по-джентльменски пропустил ее вперед, в черный провал дыры.

Маша Ковалева, с воскрешенной свечой в руке, шагнула в изгибистую, как чертежное лекало, арку и, очутившись в полукруглом зале, сразу же увидела то, ради чего пришла сюда, — высокий, грубый алтарь из распиленных православных икон, прислоненный к волнообразной бетонной стене.

— Боже мой… — Она подошла поближе и с невольной, щемящей жалостью провела ладонью по расчлененным фрагментам.

Мирослав зачарованно смотрел на ее рыжие волосы, подсвеченные пламенем свечи.