И вот настало Рождество - Эмма Хэзерингтон

еще стоит ее заплаканное лицо, и от этой картины у меня разрывается сердце.

– Чарли?

Реакция Клод один в один, как я ожидал: она самый настоящий волк в овечьей шкуре. Вежливый голосок, который в нужные моменты жалит, как оса, но в этот раз я не отступлю.

– Привет, Клод, хотел быстро кое-что с тобой обсудить.

– Я просто… погоди. Да, продолжай. Что такое?

Что такое? Я уже чувствую, как закипает кровь.

– Что-то случилось?

Я делаю глубокий вдох.

– Ничего не случилось, но я должен иметь возможность позвонить тебе в любой момент и спросить, как дела у Ребекки, – говорю я срывающимся голосом. – Прочие договоренности несправедливы по отношению ко мне и к нашей дочери.

– Чарли, погоди.

Но я устал ждать.

– Нет, Клод, пора уже тебе меня выслушать. Мы с Ребеккой не можем быть заложниками того, что ты решила переехать. Я ее отец. И я хороший отец, и Ребекка меня любит.

Я не планировал поднимать эту тему прямо сейчас, но надо быть сильным. Пора уже привести свою жизнь в порядок, раз уж я помогаю это сделать всем остальным.

– Я уже много раз говорила, что не хочу ее расстраивать, – отвечает Клод таким резким голосом, который обычно сразу заставлял меня отступить, но не в этот раз. – Ты всегда очень подавлен, когда разговариваешь с ней. И не видишь, как она каждый раз плачет. Она очень боится, что тебе будет одиноко на Рождество.

– Я не один.

– Она как маленькая губка, – продолжает Клод, игнорируя мои слова. – Столько всего вбирает в себя, хоть и совсем еще ребенок.

– Поэтому наши разговоры и должны проходить не по расписанию. Мы даже не можем нормально попрощаться, потому что наш диалог не успевает подойти к логическому завершению, – говорю я ей, отстаивая наши с дочерью интересы. Надо было так сделать давным-давно. – Это было твое решение, Клод, но именно мы с Ребеккой расплачиваемся за него. Теперь это прекратится. Я буду звонить ей, когда захочу, и она тоже. Никаких больше бесед по расписанию, никаких таймеров. Я прошу немногого, черт, это уже даже не просьба. Ты заявила, что увозишь Ребекку жить в Испанию, а я заявляю, что могу звонить ей в любое время, и она может звонить мне. Я ее отец, и мы можем разговаривать, когда пожелаем, а не когда ты нам разрешишь.

Я вижу, что Роуз возвращается из магазина, но о ее реакции на мой спонтанный звонок можно не переживать: Клод уже бросила трубку, даже не попытавшись договориться со мной о чем-то, на что она не согласна. Все как обычно.

Я невероятно вымотан, но, несмотря на то, сколько сил от меня потребовал этот разговор, чувствую себя воодушевленным.

Словно я отыскал ту ясность, за которой гнался, силу, которая была мне нужна, чтобы выразить свои желания и мысли насчет этой договоренности, которая пожирала меня изнутри, и осознал: я не обязан делать то, что мне велит Клод. Я не буду ждать три месяца, чтобы повидаться с дочерью. Я не буду ждать пятницы, чтобы поговорить с ней пять минут.

– Я так горжусь тем, что ты решил отстоять свои интересы, – говорит мне Роуз, когда мы возвращаемся в дом. – Собираешься повидаться с Ребеккой до конца праздников?

– Сто процентов, – отвечаю я, чувствуя, как по венам бежит уверенность. – Я не собираюсь ждать до Пасхи.

– Ты пережил весь этот снег, так что заслуживаешь увидеть немного солнца, – говорит она.

– Спасибо, Роуз. Прости, я в смешанных чувствах. Наверное, этого стоило ожидать накануне Рождества.

Когда мы сворачиваем на подъездную дорожку нашего уединенного коттеджа, я надеюсь, что моя уверенность будет только расти, но эта история… я не сомневаюсь, она еще далека до завершения.

Глава двадцать девятая

Роуз

Чарли притих.

Я готовлю ужин, делаю нам какао, наливаю вино, подкидываю поленья в камин, но что бы я ни говорила, он, кажется, от меня ускользает. Чувствует вину за то, что не проводит Рождество с сестрой, и боль от того, что рядом нет дочери.

Сегодня мы уже не танцуем в кухне. Не слушаем рождественские песни, не ютимся перед телевизором. Чарли у камина читает книгу. Я листаю ленту соцсетей, смотрю на улыбающиеся лица моих друзей на семейных фотографиях. Их дети выглядят так, будто вот-вот лопнут от радости.

В каком-то смысле это уютная тишина. Но потом я перевожу взгляд на хмурое лицо Чарли и понимаю, что хоть он и переворачивает страницы, вряд ли понимает, что там написано.

– Знаю, это не что-то грандиозное, но у меня для тебя есть небольшой подарок.

Я не хочу его беспокоить или давить, но, кажется, сейчас правильный момент, чтобы попытаться его подбодрить. Хоть немного.

– Ох, Роуз. Ты так добра.

Он откладывает книгу, снимает очки и широко мне улыбается.

– Он, правда, совсем маленький, – быстро добавляю я.

Жду, пока он развернет упаковку. Когда он снимает серебристую бумагу, сердце трепещет, а глаза наливаются слезами – я вдруг осознаю, что не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь после Рождества. Но пока я выбираю жить настоящим моментом. Когда по его лицу расползается улыбка, я понимаю, что не променяла бы это ни на что другое.

– Ты не перестаешь меня удивлять, Роуз, – говорит он, рассматривая деревянную фоторамку ручной работы, декорированную незабудками. – Как ты заставила этих негодников позировать?

– Было непросто, но угощения помогли. Я распечатала ее вчера, когда мы гуляли со Стейси.

– Роуз, это невероятно, – говорит он, качая головой. – Воспоминания, которые мы создали вместе, навсегда останутся со мной. Идеально.

Мы оба разглядываем фотографию Макса и Джорджа, сидящих на ступеньках коттеджа «У моря». Из трубы валит дым, через окно видны ярко-оранжевые языки пламени в камине, а землю покрывает толстое одеяло снега. Макс по-хулигански склонил голову набок, а Джордж довольно высунул язык. Но самое прекрасное, что над ними раскинулось ночное небо Донегола, полное звезд, на которые мы тогда смотрели вместе.

– Ладно, твоя очередь.

– Что?

– У дураков мысли схожи, – говорит Чарли и тянется куда-то под диван, вытаскивая аккуратно запакованный подарок с биркой в форме розы. – Когда увидел ее, сразу о тебе вспомнил и решил подарить. Надеюсь, понравится.

Первое, о чем я думаю, – юбка в горошек, которую он заметил во время шопинга, но подарок в форме небольшой коробочки, еще и тяжелый.

Я выпрямляю спину и расправляюсь с упаковкой гораздо быстрее, чем это сделал он. Сняв ее, я вижу невероятно изящно декорированную, восхитительную музыкальную шкатулку из ореха. Я закрываю рот ладонью.

– Открой ее, – шепчет он.