Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

нефти, что при имевшейся тогда разнице цен на внутреннем и мировом рынках давало доход в сотни миллионов долларов. Можно было только догадываться, как и между кем этот доход распределялся.

В этой ситуации правительство приняло Постановление от 25 ноября 1991 года № 17 о том, что с 1 декабря 1991 года отменяются все ранее выданные квоты на экспорт нефти и проводится перерегистрация лицензий тех организаций, которым ранее было предоставлено право экспорта нефти.

Немного позже в полной мере стало ясно, какой опасности мы себя подвергали. Да, тогда еще не было того бандитизма, который стал повседневной реальностью в последующие годы. Еще сильна была инерция уважения к власти. Однако тот факт, что принятое нами в последние недели 1991 года решение не привело к отстрелу нескольких министров, выглядит сегодня просто удивительной удачей. Единственным, пожалуй, серьезным персональным последствием этого постановления (я имею в виду последствия для самих членов правительства) было то, что некие «экспортеры» сильно побили первого заместителя министра топлива и энергетики Эдуарда Грушевенко, готовившего проект постановления. К нему в нерабочее время подошли какие-то незнакомые личности и сказали, что он ведет себя неправильно. Потом сильно избили и чуть было не сбросили в реку.

В общем, это постановление было из числа тех, что принимаются от недостатка опыта, а также от романтизма и геройства. Почти кавалерийская атака на танковую колонну. Удивительно, но она увенчалась успехом. Когда я сегодня вспоминаю о том решении, то испытываю чувство гордости и изумления одновременно. Сейчас я бы, наверное, дольше подумал, прежде чем отважиться на такое. Впрочем, в дружеской компании Егор Гайдар любил говорить, что у меня резко заниженное чувство страха и опасности. Безусловно, это непростое решение позволило остановить разбазаривание стратегического ресурса страны.

Мы после истории с Грушевенко потребовали у Аркадия Мурашева, возглавлявшего тогда ГУВД Москвы, выдать нам личное оружие. Он это сделал, правда, вначале отправил нас поучиться стрельбе в ведомственный тир. Я помню, что министр топлива и энергетики Володя Лопухин, ведомство которого играло в этой истории важную роль, даже на дружеские встречи приходил с пистолетом Макарова. Мне же жена, когда я гордо принес свой пистолет ПСМ домой со словами: «Теперь мы в безопасности», устроила небольшую истерику и потребовала: «Чтобы я эту гадость никогда в нашем доме не видела». Так он и пролежал у меня в сейфе на работе до окончания моей министерской деятельности, после чего я его сдал. Во всей этой истории с личным оружием был, конечно, большой элемент чистого мальчишества.

Хотя наше министерство играло вторую скрипку в отмене квот на экспорт нефти, и вокруг меня шла какая-то довольно неприятная возня. Именно в это время разбили мою служебную машину. Меня в ней, к счастью, не было. Мой шофер задержался, и я по чистой случайности уехал на другой машине, опаздывая в Кремль. А когда моя «Волга» отъезжала от дома правительства со Старой площади нам вдогонку, в нее на всем ходу врезался «москвич» с какими-то чеченцами, причем протаранил именно то место, где должен был находиться я. Машину было трудно узнать, но водитель, слава Богу, серьезно не пострадал. Это было очень похоже на покушение. Органы провели расследование. Чем оно закончилось, у меня так и не нашлось времени поинтересоваться. В принципе, это могло быть и обычное дорожно-транспортное происшествие, хотя на особо охраняемой Старой площади аварии все же случаются крайне редко. Смутило меня тогда и то, что примерно в то же время подожгли входную дверь в мою квартиру, да еще кто-то упорно несколько раз перерезал у меня телефонный кабель. Возможно, все это тоже было простым хулиганством, хотя случайных совпадений оказалось многовато. Во всяком случае, я отнесся ко всему достаточно легкомысленно, да и времени особо переживать просто не было, так сильно я был загружен работой. Жена, конечно, воспринимала все гораздо болезненнее. И вскоре мы вынуждены были переселиться на правительственную дачу в Архангельское.

Лишь через несколько лет я узнал на конкретном примере, какие большие интересы были затронуты нашим решением по экспортным квотам. Я познакомился с довольно крупным торговцем нефтью, который рассказал, что после принятия этого постановления он нес убытки, измеряемые десятками тысяч долларов в день. У него стоял в Новороссийске загруженный танкер, а директор порта и начальник новороссийской таможни, с которыми он был прекрасно знаком и достаточно долго уже работал, отказывались давать добро на выход танкера в море. Он давил на них, жаловался на огромные неустойки, которые вынужден платить, а ему отвечали, что ничего поделать нельзя, что есть телеграмма из Москвы никого не выпускать. «Какие-то неизвестные мне мальчишки Лопухин и Нечаев подписали правительственную телеграмму, – говорил ему директор порта, – но все по форме, нарушать боюсь». Этому человеку в конце концов удалось добиться своего. Не знаю уж какими путями, хотя могу догадываться, что он получил в Минтопе разрешение, временно продлевающее ему в порядке исключения квоту и лицензию на экспорт.

Этот случай наводит, конечно, на размышления об эффективности наших решений. Понятно, что, помимо нас, занимавших жесткую и бескомпромиссную позицию, существовал аппарат, были рядовые чиновники, были старые заместители министров формально еще существовавших союзных ведомств, от которых зависело очень многое. И я отнюдь не уверен, что из устанавливаемых нами правил не делались исключения, что кому-то из представителей коммерческих структур за нашей спиной не шли, как говорится, навстречу. Слишком большие деньги были на кону. Пример, который я привел, был, к сожалению, не единственным.

Корни взяточничества, связанного с экспортом и импортом, уходили еще в прежние советские времена, когда на всю страну существовало несколько десятков внешнеторговых объединений и был внушительный слой иностранных партнеров, успешно паразитировавших на нашей системе внешней торговли. Им было известно, кто каким вопросом занимается, кто за что отвечает, кому какие подношения требуются, в какой форме и размерах. Вначале вопросы иногда решались за бутылку виски, за видеомагнитофон, но постепенно наиболее ловкие чиновники научились обзаводиться даже счетами в зарубежных банках, хотя это было категорически запрещено. Впрочем, смешно было бы думать, что вся эта система решения своих проблем с помощью подношений ограничивалась лишь сферой внешнеторговых организаций. Там она была лишь более развитой и заметной.

Разумеется, эту систему нельзя было поломать в одночасье. Коррупция, к сожалению, сохранилась и в новой России. Продолжали «брать» старые кадры, учились мздоимству и новые люди. Помимо министров-романтиков, одержимых идеей спасения и переустройства России, существовал еще всемогущий бюрократический аппарат. Увы, я не уверен, что люди, которым что-то требовалось от того или иного ведомства сверх положенного по закону, всякий раз уходили с пустыми руками.

Говоря об этом явлении,