Восприятие мира у детей - Жан Пиаже

потом мы приближаемся к ней. – Как ты это узнал? – Когда мы проходили мимо домов, мы ее не видели, мы видели стену. – И что ты подумал? – Что она не движется. – Почему ты решил, что она следит за тобой? – Я ошибся: когда домов не было, мы всегда видели ее впереди. – Почему она движется? – А ее никто и не двигает! Она стоит на месте».

Фальк (8 лет) говорит о луне так же: «Она идет за нами. – Почему? – Потому что она высоко и все ее видят. – Если ты пойдешь гулять и я тоже, но в другую сторону, за кем она пойдет? – Она пойдет за вами, потому что она к вам ближе. – Почему? – Потому что вы впереди. – Почему она ближе? – Она всегда стоит на одном и том же месте».

Март и Фальк все еще находятся на второй стадии, так как считают, что мы приближаемся к луне, когда идем вперед, а значит, у этой иллюзии есть некоторое обоснование. Но они уже находятся и на третьей стадии, поскольку больше не допускают, что луна хоть каким-то образом передвигается (ее лучи больше не следуют за нами).

Вот несколько примеров третьей стадии. На этот раз ребенок полностью осознал иллюзию.

Пек (7;3): «Когда ты гуляешь вечером, луна движется? – Она далеко, и кажется, что она движется, но это неправда».

Куф (10;9): «Когда мы идем, кажется, что луна идет за нами, потому что она большая. – Она за нами идет? – Нет. Я раньше думал, что она за нами следит и преследует нас».

Дюг (7 ½): «Что делает солнце, когда ты идешь гулять? – Оно светит. – Оно идет за тобой? – Нет, но его видно везде. – Почему? – Потому что оно очень большое».

Так эволюционирует убеждение в преднамеренности движения небесных тел. Четкая преемственность этих ответов и разнообразие историй, рассказанных самыми маленькими детьми, явно показывают нам, что это убеждение спонтанно, родилось в результате непосредственного наблюдения и сформулировано ребенком задолго до наших расспросов. Общий характер этого спонтанного убеждения интересен с трех точек зрения.

Во-первых, факты, которые мы только что перечислили, явно свидетельствуют о существовании детского анимизма, и не теоретического (призванного объяснить явления), а эмоционального. Небесные светила проявляют к нам интерес:

«Иногда оно смотрит на нас, – говорит Фран (9 лет) о солнце, – иногда оно смотрит, какие мы красивые. – А ты красивый? – Да, по воскресеньям, когда я одет как взрослый». «Она смотрит и следит за нами», – говорит Га (8 ½) о луне. «Когда я иду, она идет; когда я останавливаюсь, она останавливается. Как по – пугай. – Почему? – Она хочет повторять за мной. – Почему? – Потому что она любопытная» (Пюр 8;8). Солнце ходит, «чтобы подслушать наши разговоры» (Жак, 6 лет), «оно смотрит, как мы себя ведем», а луна «смотрит, хорошо ли они [люди] работают» (Кам, 6 лет), и т. д.

Во-вторых, эти убеждения представляют большой интерес с точки зрения взаимосвязи между магией и анимизмом. Вспомним, что некоторые дети (гл. IV, § 2) верят в то, что они сами являются причиной движения светил: «Это я (заставляю их двигаться), когда хожу», – говорит Нен в 4 года; «Это мы», – говорит Джамб в возрасте 7 лет. С другой стороны, у детей, о которых мы только что упоминали, наоборот, создается впечатление, что за ними следуют самостоятельные существа, которые могли бы так же легко взять и уйти в другое место, если бы захотели. В зависимости от того, что ребенок считает причиной движения – себя самого или движу щееся тело, можно говорить либо о магии, либо об анимизме. Как можно представить себе эти отношения? Очевидно, что в подобном случае магия и анимизм полностью взаимозависимы. Отправная точка – это чувство партиципации, обусловленное эгоцентризмом, то есть смешением «я» и мира: ребенок, постоянно замечая над собой или где-то рядом светила, сразу же думает (в силу заранее сформировавшихся эмоциональных связей, порожденных детским эгоцентризмом), что между движением светил и его собственным движением существует динамистическая партиципация или общность намерений. Если ребенок не размышляет об этой общности намерений, а значит, не задается вопросом, способны ли светила воспротивиться этому обязательству следовать за нами, мы имеем дело с магической установкой: у ребенка создается впечатление, будто он сам заставляет небесные тела двигаться. С другой стороны, в той мере, в которой ребенок удивляется покорности светил и наделяет их силой сопротивляться, он тем самым одушевляет их и наделяет волей и желанием следовать за ним. Короче говоря, единственное различие между магией и анимизмом заключается в эгоцентризме. Абсолютный эгоцентризм приводит к магии; и напротив, ощущение того, что другие создания существуют сами по себе, ослабляет первичную партиципацию и в той же мере усиливает интенциональность этих созданий.

Наконец, убеждения, которые мы проанализировали в этом разделе, очень важны для осмысления детского понимания динамики, и мы снова столкнемся с ними в связи с объяснением движения природных объектов. Дети 7–8 лет, как правило, допускают, что светила движутся благодаря воздуху, ветру, облакам и т. д. Похоже, что здесь имеет место механическое объяснение. Но в это же время светила следуют за нами. Это добавляет к механическим силам магико-анимистический фактор, который указывает на настоящее значение детского понимания механики: что светила следуют за нами благодаря ветру и т. д., значит, по сути, что ветер, облака и т. д. являются соучастниками, что они тоже заняты нами, что все крутится вокруг человека.

Это подводит нас к изучению того типа необходимости, которую дети приписывают законам природы. Рассмотрев глубже этот вопрос, мы сможем вплотную приступить к проблеме происхождения детского анимизма.

§ 3. Физический детерминизм и моральная необходимость

Как мы видели в главе V, ребенок может найти два применения анимистического понимания природы: объяснить нечто случайное и объяснить регулярные явления. Между тем объяснить случайное – значит исключить его, постараться все подчинить неким правилам. Но что это за правила? Как показал Сёлли, а нам удалось подтвердить (L. P., гл. V), это скорее моральные или социальные законы, чем физические, decus est. Такова суть детского анимизма: природные существа обладают сознанием в той степени, в которой они выполняют некую функцию в миропорядке.

Эта особенность объясняет одновременно и роль, и границы детского анимизма. Мы много раз отмечали, что ребенок не настолько склонен к антропоморфизму, как нам кажется. Он выделяет вещам ровно столько сознания, сколько необходимо, чтобы они выполняли присущие им функции. Так, ребенок 7 лет не скажет, что солнце видит нас в комнате или знает