Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев

время я открыл способ по потрескавшимся образам, писаных на лаку господином ректором Шебуевым, что в Казанском соборе писаны Три святителя: Василий Великий, Григорий Богослов, Иван Златоуст. Эти образа в двадцатых годах Академия исправляла и заправила только в углублениях тоном, но сами трещины остались не заправленными.

Я честь имею представлять заправленный образ более половины, а другую оставить для сравнения. Его сиятельство князь Гагарин, его превосходительство А. Т. Марков, все они остались довольны вполне и удовлетворены.

Честь имею довести до сведения Совета, что я имел счастье чистить и исправлять старинные образа собственные его высокопреосвященства Исидора и Е. П. остался в полном совершенном довольствии и объявил мне, что они желают, чтобы я имел участие в очищении образов в Казанском соборе. Я покорнейше прошу Совет Академии благоволить допустить меня поручить мне половину означенной работы, чем поддержать мое трудное существование.

Назначеный академиком Академии художеств Травин».

Когда Алексей Иванович отдавал свое прошение в канцелярию, он встретил в Академии профессора Басина. Басин похвастал о возобновлении переговоров между митрополитом Новгородским и Санкт-Петербургским Исидором и Советом Академии художеств. Раскланявшись с Петром Васильевичем, Травин выскочил из здания и, поймав первый же тарантас, поспешил с радостной вестью к архимандриту Успенскому.

Обсуждение новости заняло несколько минут. И вот уже Алексей Иванович вновь садится за стол и пишет письмо вице-президенту Академии князю Гагарину.

«Ваше сиятельство! Честь имею донести до вашего… — произносит он вслух первые строки и смотрит на священника. Порфирий морщится, качает головой. Он делает еще один набросок, но Успенский отвергает и его. На третий раз появился текст, который устроил архимандрита:

„…В настоящее время я нашел способ, который содержу в секрете. И по вновь изобретенному моему способу чистки икон, писанных масляными красками на холстах или по дереву, все равно и икон, писанных на досках по мелованному грунту на яйцах с сохранением точности живописи без ретушевки; мне одному только известному и желая посвятить его на пользу и величие храмов Господних, — имею смелость всепокорнейшее просить ваше сиятельство о допущении меня к очистке и исправлению как живописных, так и иконописных образов Казанской Божьей Матери. Я желал бы получить половину означенной работы с г-ном Соколовым“».

Какое из писем оказало влияние, или оба вместе, на решение Совета Академии, Травин так и не узнал. Главного он добился — получил ответ:

«…До получения от духовного начальства уведомления касательно приступления к реставрации образов Казанского собора принять известное заявление г-на Травина работать вместе с Соколовым».

* * *

На следующий день Алексей Иванович засобирался к Соколову: завернул в рогожку иконку Божьей Матери, сложил в папку копии отзывов профессоров Академии об опыте очистки, копию свидетельства архимандрита Успенского. Подошел к шкафу, взял оттуда визитку, но подумав, повесил костюм обратно. Пошел было к двери, вернулся и заглянул в зеркало.

«Да что я как красна девица на свидание собираюсь, — подумал он, рассматривая свое усталое лицо. — Подумаешь, реставратор, заведует реставрационной мастерской Академии художеств, да я с князьями, с царской фамилией запросто, а тут…» — выругался Травин и высунул язык.

Ему трудно было признаться себе, что все его долгие сборы были не чем иным, как желанием показаться перед Соколовым не каким-то просителем, набивающимся в напарники, а вполне самостоятельным художником, который предлагает сотрудничество. Поначалу он даже не хотел идти к реставратору, ожидая, что после всех его писем в Академию, митрополиту Исидору, обер-прокурору Синода Ахматову, тот сам пригласит на разговор. Решение пойти созрело неожиданно — один из священнослужителей, давний знакомый Травина, принес ему требующую чистки икону на металлической основе, и он вспомнил — здесь, кроме Соколова, никто не поможет.

Перед тем как покинуть дом, заглянул к Ивану в мастерскую. Сын спал, положив голову на верстак, зажимая в руке кисть. Рядом на мольберте стояло почти законченное полотно с изображением двух ангелов с маленьким ребенком. На подоконнике лежала раскрытая тетрадь с вложенным посреди пером.

Травин не удержался, подошел на цыпочках и взял в руки тетрадь. В тайне он надеялся найти в ней строчки о Катерине, про которую после ареста Ивана в семье не вспоминали. В тетради оказались строчки о погоде:

«19 ноября 1862 года. Весь ноябрь постоянно сухо и очень холодно: градусов пять-шесть. Были и прекрасные, свежие дни, но снега нет».

Он глянул в окно и улыбнулся — на улице шел снег. Валил крупными хлопьями, тихо кружась над городом, оседая на крыши соседних домов, голые ветви деревьев.

Иван зашевелился, что-то пробормотал во сне. По спящему лицу сына пробежала улыбка и застыла. Невольно улыбнулся и Алексей Иванович. Положил дневник и, стараясь не шуметь, направился к выходу.

* * *

Толкнув толстую дубовую дверь, ведущую в реставрационную мастерскую, он уверенным шагом направился к окну, возле которого стоял среднего роста человек, облаченный в рабочий костюм. Соколова он не видел ни разу, но войдя в большое помещение, заставленное картинами, стругаными досками, железными прутьями, кусками гранита и мрамора, сразу определил, что этот ничем ни примечательный с виду мужчина и есть главный реставратор Академии художеств.

— Петр Кириллович. Здравствуйте, господин хороший! Пришел к вам по очень деликатному делу. Я и есть назначенный в академики Травин, о котором вам, надеюсь, говорили наши профессора, — от волнения путаясь, отрекомендовал себя Алексей Иванович.

— Похож, — улыбнулся тот, окинув гостя с головы до ног. — Мне о вас много рассказывал Петр Васильевич Басин. Таким вас и представлял! Признаться, — он прищурился, — я не рассчитывал, что вы придете так быстро. Очистка икон и картин в К азанском соборе, как мне кажется, затягивается.

— Почему же? — воскликнул Травин.

— Дело дошло до митрополита Исидора и Священного Синода. Они просто так нам, светским людям, Казанский собор не сдадут. Дебольскому наверняка уже попало от высшего духовенства за то, что попросил у нас помощи. Теперь они будут искать причины совсем от наших услуг отказаться, — Соколов говорил неторопливо, продолжая смотреть в окно и стоять в том же положении, в котором его застал Алексей Иванович. — Вы верующий? — вдруг спросил Петр Кириллович.

— Да, — ничего не понимая, ответил художник.

— Вы отдадите незнакомому человеку икону с красного угла, чтобы тот ее почистил?

— Ни в жисть!

— А если он предложит у вас дома ее чистить?

— Подумаю, — сказал как бы нехотя Травин.

— Вот-вот, — усмехнулся Соколов. — И они будут думать. А потом пригласят кого-либо, кто сделает ту же работу, что и мы, но намного дешевле.

— Так это же кошмар! — Травин схватился за голову. — Всякие неучи испортят древние образа и изуродуют ценнейшие картины наших художников.