Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

отменены Навигационные акты – законы XVII века, гласившие, что все товары, импортируемые в Англию или Великобританию, должны перевозиться на судах, принадлежащих либо британцам, либо гражданам стран происхождения импортированных товаров; первоначально это было направлено против торговых посредников из Нидерландов. К середине XIX столетия была установлена экономическая свобода морей.

На втором направлении были упразднены таможенные пошлины на зерно (в устанавливавших их «хлебных законах» – corn laws) – важная тема для британской внутренней политики 1840‑х годов. Тарифы были введены не так давно, впервые – в 1815 году, с целью предотвращения краха хлебного рынка в результате перепроизводства и импорта. Ввоз пшеницы был запрещен до тех пор, пока цена на внутреннем рынке не достигла определенного уровня. Введение таких сельскохозяйственных защитных пошлин удовлетворяло интересы аграрного сектора, но столкнулось с растущим сопротивлением промышленников, которые видели в искусственно поддерживаемых на высоком уровне ценах на продовольственные товары причину слабого, по их мнению, спроса на промышленную продукцию. Кроме того, данная система осуждалась в целом как символ аристократических привилегий. Сэр Роберт Пиль, лидер по большей части протекционистски настроенных консерваторов, выступил в защиту интересов всей страны и против влиятельных сил своей партии; в 1846 году, будучи премьер-министром, он отменил таможенные пошлины на зерно (с вступлением отмены в силу три года спустя). В 1850‑х годах был принят ряд других мер по либерализации внешней торговли, ставших прорывом в развитии свободной торговли, а отмена Хлебных законов вскоре превратилась в бесспорный национальный символ экономического прогресса, выходящий за партийные рамки[416].

Уникальным и почти революционным было то обстоятельство, что Великобритания принимала эти меры в одностороннем порядке, не ожидая никаких встречных шагов от своих торговых партнеров. Тем не менее началась цепная реакция – это подходящее выражение, поскольку Соединенное Королевство ни разу не созывало ни одной большой международной конференции, на которой был бы установлен новый «мировой экономический порядок». Быстрое развитие свободной торговли привело к тому, что уже в середине 1860‑х годов межгосударственные пошлины в Европе в значительной степени были отменены. Тогдашняя Европа превратилась в зону свободной торговли, простиравшуюся от Пиренеев до границы с Россией. Внутри самой империи торговля также была либерализована. Самым ярким признаком усиления позиций доминионов стало то, что уже в конце XIX столетия они смогли получить пространство для маневра с целью проведения автономной таможенной политики. Там, где свободный мировой рынок, на котором Великобритания господствовала тогда благодаря промышленному превосходству, сталкивался с торговыми барьерами, применялось активное государственное вмешательство при поддержке всей британской элиты[417]. Защита собственного рынка, рекомендованная для ограничения наплыва британских товаров министром финансов США Александром Гамильтоном в 1791 году и швабским экономистом Фридрихом Листом в 1841 году, рассматривалась в государственной доктрине Великобритании как проявление неприемлемой цивилизационной отсталости. Латиноамериканские республики в 1820‑х годах, Османская империя в 1838 году, Китай в 1842‑м, Сиам в 1855‑м и Япония в 1858‑м были вынуждены под угрозой или с реальным применением военной силы подписывать соглашения о свободной торговле, в которых они практически полностью отказывались от таможенной защиты своих рынков. С точки зрения Великобритании они принуждались таким образом к собственному счастью. Парадоксально, но верно это названо «империализмом свободной торговли»[418].

Такая глобальная система свободной торговли предоставила Великобритании ряд исключительных возможностей для удовлетворения своих интересов. Но поскольку система основывалась на равном отношении ко всем и безусловном антимонополизме, она была открыта в принципе и для представителей других национальностей. И чем более укреплялась экономика Европы и Америки, тем меньше выгод могла извлечь британская промышленность (финансовая система была более устойчивой) из своего слабеющего превосходства. Несмотря на то что после 1878 года большинство европейских государств вернулись к протекционистским таможенным тарифам, а США редко отступали от своих фундаментальных протекционистских позиций, которые зачастую противоречили притязаниям на открытие рынков других, Соединенное Королевство продолжало придерживаться принципов свободной торговли. Они пользовались широким, выходящим далеко за пределы экономических лобби общественным одобрением (в том числе рабочего класса) и в конце столетия вошли в число устоев политической культуры и эмоциональных основ национального самовосприятия в Великобритании[419]. Стойкость такого одностороннего подхода сама по себе столь же поразительна, как и его возникновение в середине XIX столетия.

Великобритания с ее глобальной имперской системой практиковала своего рода мягкую (benign) гегемонию в отличие от эгоистичной и хищной. Она бесплатно предоставляла общественные блага (public goods), а именно: гарантию закона и порядка на морях (сюда относится также борьба с оставшимися пиратами); гарантию прав собственности за пределами национальных и культурных границ; свободу миграции; всеобщий и равноправный таможенный режим; систему соглашений о свободной торговле, участниками которой другие становились автоматически, с включением пункта о режиме наибольшего благоприятствования. В этом пункте, важнейшем юридическом механизме глобальной либерализации, говорится, что наиболее выгодные для каждой стороны положения договора автоматически принесут выгоду всем участвующим сторонам[420].

Затраты и выгоды Британской империи

Во второй половине восьмидесятых годов ХX века историки спорили о том, «окупилась ли» Британская империя. Одна американская исследовательская группа на большом эмпирическом материале пришла к выводу, что империя в конечном счете была колоссальным актом расточительства[421]. Так предполагалось доказать беспочвенность марксистских утверждений о том, что экспансия была «объективной необходимостью» для британского капитализма, что империя максимально эксплуатировала свои ресурсы и тому подобное. В финале дебатов можно сделать дифференцированные выводы. Прежде всего, для большого количества частных компаний и даже для целых производственных секторов в течение длительного времени империя, безусловно, окупалась: приватизация прибыли при социализации издержек. Имперский бизнес принес на индивидуальном уровне большую прибыль; чтобы доказать это, требуется изучить архивы компаний. Ввиду того что британская национальная экономика была единственной в мире, для которой глобальная торговля имела центральное значение, экономическое положение Великобритании в большей степени, нежели у всех остальных европейских государств, определялось мировыми торговыми и финансовыми отношениями. Однако такие отношения с зависимыми территориями (dependent Empire) Британской империи были, за исключением Индии, все же гораздо менее значимыми, чем экономические связи с Европейским континентом, США и доминионами. Таким образом, Британская империя шла на пользу экономике, но при этом экономика не зависела от империи. Это подтверждается от противного: когда с обретения Индией независимости в 1947 году началась деколонизация, она, как ни удивительно, почти не имела отрицательных последствий для британской экономики.

Если сфокусировать вопрос о выгодах империи на самой крупной из колоний, Индии, то здесь вывод практически однозначен: благодаря налаженной колониальной налоговой системе Индия долгое время сама финансировала расходы на поддержание иностранного господства, иными словами, возмещала из собственных средств затраты на содержание британского управленческого и военного аппарата. Поскольку индийский рынок политическими средствами