Гипотеза любви - Али Хейзелвуд

тебя. Но я страшно боюсь, что он может быть прав и что ты мне не поверишь. И еще больше боюсь, что ты мне поверишь и мои слова заставят тебя отказаться от чего-то очень важного для тебя, твоей дружбы и твоей работы с ним. Как видишь, я всего боюсь. Поэтому, вместо того чтобы сказать тебе всю эту правду, я скажу тебе другую правду. Истину, которая, я думаю, будет лучше для нас. Истину, которая выведет меня из уравнения, но улучшит результат. Потому что я начинаю задаваться вопросом, действительно ли это и значит любить. Спокойно думать о том, чтобы разорвать себя в клочья, лишь бы сохранить в целости другого человека.

Оливия глубоко вздохнула.

— Правда в том, что мы отлично справились. И пришло время разойтись по домам.

По тому, как приоткрылись его губы, по его растерянному взгляду, ищущему ее взгляд, она поняла, что он еще не осознал значение ее слов.

— Не думаю, что стоит кому-то прямо говорить об этом, — продолжила она. — Люди перестанут видеть нас вместе и через какое-то время решат, что у нас ничего не получилось. Что мы расстались. И может быть, ты… — Это была самая трудная часть. Но он заслуживал того, чтобы это услышать. В конце концов, он сказал ей то же самое, когда решил, будто она влюблена в Джереми. — Я желаю тебе всего наилучшего, Адам. В Гарварде и… с твоей настоящей девушкой. Кого бы ты ни выбрал. Я не могу представить, чтобы кто-то не ответил взаимностью на твои чувства.

Она подметила точный момент, в который он все понял. У него на лице боролись самые разные чувства: удивление, растерянность, намек на упрямство, уязвимость на долю секунды — и все это растворилось в пустом, непроницаемом выражении лица. Затем Оливия увидела, как дернулся его кадык.

— Верно, — сказал он. — Верно.

Он уставился на собственные ботинки, абсолютно неподвижный. Он медленно принимал ее слова.

Оливия отступила назад и перекатилась с носка на пятку. Снаружи зазвонил чей-то айфон, через несколько секунд кто-то расхохотался. Обычные звуки обычного дня. Все это было так обычно.

— Это к лучшему, — сказала она, потому что молчание между ними… Этого она просто не могла вынести. — Мы так договаривались.

— Как хочешь. — Голос у него был хриплым, и он казался… отсутствующим. Словно ушел куда-то внутрь себя. — Как сочтешь нужным.

— Я не в силах отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Не только для Ань. Когда мы встретились, мне было так одиноко, и… — Она сделала паузу, потому что не могла продолжать. — Спасибо за тыквенный латте, и за тот иммуноблот, и за то, что прятал чучела белок, когда я приходила к тебе, и…

Она больше не могла заставить себя говорить и не давиться словами. Глаза уже горели, слезы угрожали выплеснуться наружу, поэтому она решительно кивнула, поставив точку в этом неоконченном предложении, конца которому не было видно.

И это было бы все. Это наверняка был бы конец. Они бы так и оставили все как есть, если бы по пути к двери Оливия не прошла мимо него. Если бы он не протянул руку и не остановил ее, положив ладонь ей на запястье. Если бы он немедленно не отдернул руку и не уставился на нее с выражением ужаса, словно испугавшись того, что осмелился прикоснуться к Оливии, не спросив сначала разрешения.

Если бы он не сказал:

— Оливия. Если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится. Что угодно. Когда угодно. Можешь прийти ко мне. — У него двигались желваки, будто были еще слова, которые он не произнес. — Я хочу, чтобы ты пришла ко мне.

Она едва заметила, как тыльной стороной ладони вытерла со щеки влагу и как придвинулась ближе к нему. Именно его запах заставил ее насторожиться: мыло и что-то темное, едва уловимое, но такое знакомое. Ее мозг запечатлел этот аромат, сохранил во всех смыслах. Она видела его почти улыбку, чувствовала свои руки на его коже, его запах — у себя в ноздрях. Ей даже не пришлось задумываться, чтобы просто приподняться на цыпочки, прижаться пальцами к его плечу и поцеловать его в щеку. Его кожа была мягкой, теплой и немного колючей. Неожиданно, но приятно.

«Подходящее прощание», — подумала она. Приличное. Приемлемое.

И точно так же, не задумываясь, он положил руку ей на талию, притягивая ее к себе и не давая ей опуститься на пятки, так же повернул голову, пока ее губы не соскользнули с его щеки. Ее дыхание сбилось, коснулось уголка его рта, и несколько драгоценных секунд она отдавалась этому глубокому наслаждению, пронизавшему их обоих, когда они закрыли глаза и позволили себе просто быть тут, друг с другом.

Тихо. Неподвижно. Один последний момент.

Затем Оливия открыла рот и повернула голову, выдохнув ему в губы:

— Пожалуйста.

Из груди Адама вырвался глубокий стон. Но именно она, а не он сократила расстояние между ними, углубила поцелуй, провела пальцами по его волосам, задевая коротко обрезанными ногтями кожу его головы. Это она притянула его еще ближе, а он — прижал ее спиной к стене и застонал ей в губы.

Это было пугающе. Так хорошо, что даже страшно. Как легко было бы никогда не останавливаться. Позволить времени растягиваться и разгибаться, забыть обо всем и просто остаться в этом моменте навсегда.

Но Адам отстранился первым, удерживая ее взгляд и пытаясь взять себя в руки.

— Было хорошо, правда? — спросила Оливия с легкой задумчивой улыбкой.

Она сама не знала точно, о чем говорит. Может, об обнимавших ее руках. Может быть, о последнем поцелуе. Может быть, обо всем остальном. О солнцезащитном креме, о его нелепых ответах про любимый цвет, о тихих разговорах поздно ночью. Все это было так хорошо.

— Да. — Голос Адама звучал необычно низко. Когда он прижался губами к ее лбу в последний раз, она почувствовала, как ее любовь к нему разливается шире, чем река в половодье.

— Думаю, мне лучше уйти, — сказала она нежно, не глядя на него. Он отпустил ее без слов, и она ушла.

Услышав, как щелкнул за спиной дверной замок, она почувствовала себя так, будто падает с большой высоты.

Глава 19

Гипотеза: в минуту сомнений дружеский совет спасет мою задницу.

Оливия провела весь следующий день в отеле: спала, плакала и делала то, из-за чего и попала в эту переделку, — лгала. Она сказала Малькольму и Ань, что весь день проведет с друзьями из колледжа, опустила затемняющие шторы и зарылась в свою постель. Которая технически была постелью Адама. Оливия не позволяла себе слишком много думать об этом. Что-то внутри нее — весьма вероятно, это было ее сердце — разбилось на несколько больших кусков, даже не разбилось, а аккуратно разломилось пополам, а затем — снова пополам. Все, что она могла, — это сесть среди обломков своих чувств и упиться своим горем. Она спала весь день, и это помогло притупить боль. Оцепенение, как она быстро поняла, приносило облегчение.

Она солгала и на следующий день. Когда друзья позвали ее сходить с ними на конференцию, а потом погулять по Бостону, она сказала, что доктор Аслан внезапно попросила ее кое-что сделать. Потом Оливия глубоко вдохнула, чтобы собраться с силами.

После этого она отдернула занавески, разогнала кровь, совершив пятьдесят приседаний, пятьдесят прыжков и пятьдесят отжиманий, хотя тут схитрила, отжавшись с колен, затем приняла душ и почистила зубы впервые за тридцать шесть часов.

Это было нелегко. Увидев в зеркале футболку Адама «Биониндзя», она расплакалась, но напомнила себе, что сама сделала этот выбор. Она решила поставить благополучие Адама на первое место и не жалела об этом. Но будь она проклята, если позволит Тому, мать его, Бентону присвоить себе