Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

не сидится? Тебе дома жена такой пропиздон вставит, что лучше, по ходу, сразу нашей отморози сдаться.

Это было похоже на правду. Когда Степаныч набрался смелости позвонить домой, из трубки на него вылился поток лая, контрапунктом в котором проходила фраза «вали к своей шлюхе». Обиднее всего, что никакой шлюхи у Стаканыча не было. Физрук подозревал также, что он больше не физрук — несколько дней отгула, которые он взял в школе после Танаиса, давно закончились, а выходить на связь с директрисой и пытаться как-то объяснить ситуацию у него не хватало духу.

Неожиданно для себя — от безысходности и желания накатить (бухать Шаман запретил) — Степан Степаныч заплакал. Жил бы себе как жил, — а теперь ни семьи, ни работы; выручил, называется, друга в трудную минуту!.. Да и какой он друг — школьный гопник, бандит, уголовник!..

— Ладно, слышишь… Не труби. — Шаман не знал, как утешать плачущих, — младший брат был ребенком спокойным и даже в младенчестве почти не хныкал, а истерящую Кристину и ее многочисленных предшественниц он предпочитал просто выставлять за дверь, пока не успокоятся. Степашку же ему вдруг стало без базара жалко. — Че-то это… Иди реально сэма возьми, на душе хуево. Бахнем по полста.

Не прекращая всхлипывать, Стаканыч молча поднялся, вышел за порог, влез в облепленные комьями грязи говнодавы и пошел через улицу к самогонщику Дядь Мише.

Как часто бывает в таких случаях, «по полста» превратилось в долгую и мутную пьянку, отягощенную тем, что есть было особо нечего — тушенка уже не лезла, а буханка черного хлеба по консистенции напоминала кирпич. Леха накидался моментально: пить он не любил, и делал это только по социальным бандитским надобностям, плюс был еще слаб после ранения. Самогон Дядь Миша делал повышенной злоебучести: голова от него становилась тяжелая, щёки тянуло к столешнице, но язык развязывался только так.

Точнее, развязался он только у Шамана — Степаныч в вопросах синьки был человеком опытным. Он кивал, неопределенно мычал и задавал вопросы, на которые трезвый Леха еще ни разу ему не ответил.

— Так а я не пойму, Леша: чего ты сам к родителям не рванешь? Брат там уже, отсиделись бы нормально, чем тут вот это вот…

Где находится Саша Шаманов и жив ли он вообще, физрук не знал, и задумываться об этом не хотел.

— Братан, там тема пиздец, — буровил Шаманов, прикрыв глаза. — У меня там по казачьим движениям свои ходы были, атамана знаю. Они там на положняках, как эти, слышишь, самураи… Смотрел «Убийца шогона»?.. У меня кассета есть, приколи потом, дам глянуть. Там вначале охуеваешь, непонятно ничего, а потом, слышишь…

— Подожди, так чего казакú? — физрук технично перевел разговор в нужное русло.

— Казакú при понятиях своих. На меня им похую, а за малого порубят нахуй, Фармацевт, не Фармацевт… Там не бригада у них даже, а это, как сказать, чисто взвод. Даже у мусоров на них очко жим-жим. Хотя у них, слышишь, шашки говно, из рессор вытачивают, чисто для красоты. Мне подарили там, по ходу, с понтом в казаки посвятили, так она хуйня хуйней — я замахнулся бревно рубануть, так там ручка в одну сторону, лезвие в другую, чуть жопу себе не отрезал… Пацаны неделю стегались.

— А как же они, ну, без шашек порубят?..

— Как? Как дурак. Хули ты лезешь, Степашка? Дохуя будешь знать — скоро состаришься. Только не успеешь, га-га!

Физрук понял, что перегнул; к счастью, Леха был уже в полное говно и быстро терял нить беседы. Нужно было успеть узнать побольше до момента, когда он вырубится.

— Леш, а ты говорил, пару дней еще перекантуемся тут — и будем потихоньку выбираться?

Ничего такого Леша не говорил.

— Пару дней?.. Я хуй знает, братан. Там за пару дней не решится. Плесни сэма еще, не в падлу.

Степаныч аккуратно, на два пальца, налил в треснутый грязный стакан мутной жидкости. Самогон резко пах спиртом, чабрецом и почему-то планом — видимо, Дядь Миша между делом выращивал на участке коноплю. Леха одним глотком бахнул, сморщился и булькнул горлом, как будто собирался блевать.

Надо было торопиться.

— Так а чему там решаться? — наугад спросил физрук. — Всё ж понятно вроде.

Ему не было понятно абсолютно ничего.

— Да там… — начал Леха.

Он икнул, сдержал рвотный позыв и стал заваливаться с табуретки набок.

— Тихо-тихо-тихо, — засуетился Степаныч, весь самогон из которого словно бы моментально выветрился. Он вскочил, зачерпнул из эмалированного ведра колодезной воды и поднес кружку к губам Шаманова. — Давай-ка, попей водички. Не дело это! С двух стаканов наебенился!

(Стаканов было далеко не два.)

— Там, короче… — выдавил немного очухавшийся Шаман. — Когда закусились за рынок с армянами, там мусарня сгорела. На базаре которая была, слышишь. По ходу, там тема с этой мусарней такая была…

Рассказывал Шаман мутно, запинаясь, икая и начиная некоторые предложения сначала, но Степан Степаныч ни разу его не перебил. Физрук выпучил глаза и забыл, как дышать, — он только сейчас понял, в какой замес попал и к чему привело его импульсивное решение помочь едва знакомому и, чего скрывать, неприятному ему человеку.

Скоро Леха забормотал сонную чушь, подался вперед и, стукнувшись лбом о столешницу, захрапел — хорошо хоть, не проблевался. Степаныч, глядя в стену перед собой, начислил полный стакан самогона и выпил его одним глотком, не морщась.

Как жить дальше со свалившейся на него информацией, он не знал. Собственно, долго жить ему с ней в любом случае не придется — теперь физрук прекрасно понимал, почему Шаманов не хотел ему ничего рассказывать об обстоятельствах нескладоса в бригаде Фармацевта.

Надо было что-то делать.

Отвратительно трезвый, несмотря на плещущиеся внутри четыреста граммов самогона, Степаныч снова влез в говнодавы и медленно двинулся в сторону магазина. Давно стемнело, единственную улицу опустевшего дачного поселка освещала только лампочка на крыльце Дядь Миши и керосинка, стоявшая на подоконнике сумасшедшей бабки, живущей со стаей кошек несколькими домами дальше. Кто-то из кошек протяжно, тоскливо выл, как самый невыносимый в мире младенец.

Сельпо формально было закрыто, но Степаныч точно знал: в любое время дня и ночи в дверь можно поскрестись и купить бутылку паленой водки (произведенной, между прочим, на мощностях Толи Быка в Нахаловке — эта информация, разумеется, не афишировалась).

Еще в магазине находился единственный на весь дачный поселок телефон.

Пионеры-герои перед мысленным взором Степаныча вели себя по-разному. Марат Казей психовал, размахивал руками и изрыгал проклятия. Валя Котик отворачивался, с ненавистью сплевывая. Зоя Космодемьянская просто смотрела на него в упор. В