Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, Высоцкий может надевать на себя и «восточные» маски: Асхана Зиганшина (в песне «Сорок девять дней»), Руслана Халилова и Хусейна Залихано-ва.
Зиганшин — татарин, Халилов — чеченец, а Залиханов — кабардино-балкарец. Поэтому в письме к Л. Абрамовой Высоцкий написал: «Я — горный житель, я — кабардино-еврейский-русский человек», — и впоследствии сожалел, что не родился в горной стране Черногории: «Пылали горные пожары / И черногорские сердца. <…> Жаль, Черногория не стала / Второю родиной моей!» («Водой наполненные горсти…», 1974). По этой же причине в песне «.Летела жизнь» его лирический герой «писался чечено-ингушом» и «встал горой за горцев, чье-то горло теребя», а также вспоминал: «Как прыгали по скалам нагишом!» (что, в свою очередь, напоминает «Путешествие в прошлое»: «Будто голым скакал, будто песни орал»). Да и в «Расстреле горного эха» поэт выступал в образе эха, которое жило в ущелье, где «скалы ветрам не помеха». Этим же, в частности, объясняется интерес Высоцкого к альпинистской тематике. А уж как он обрадовался, когда в 1979 году зашел разговор о присвоении ему звания заслуженного артиста Северной Осетии! И министр культуры республики Сослан Уже-гов очень благосклонно отнесся к этой идее, предложенной Николаем Тамразовым: «“Нет проблем. Но как сам Владимир Семенович, такой мастер, отнесется к тому, что будет носить звание такой маленькой республики?” На что Володя, сиятельно улыбаясь, уверял, что для него это гордость, большая честь и так далее, и так далее»[2835] [2836].
Но, разумеется, из этой идеи ничего не вышло (причем они еще по просьбе Высоцкого переиграли звание заслуженного артиста на народного), поскольку все подобные вопросы нужно было согласовывать с московским начальством, а, по свидетельству администратора Государственной филармонии Северной Осетии Руслана Тебиева, идею удалось продвинуть до уровня местного обкома партии, но там побоялись гнева Москвы255. По словам того же Тебиева, организовывавшего концерты Высоцкого в разных регионах страны: «В Киеве к нам неофициально пришли какие-то люди в длинных плащах и мне говорят: “Нам он здесь не нужен”» (длинные черные плащи как атрибут сотрудников КГБ достаточно хорошо известны).
***
Образ Мишки Шифмана как друга и двойника лирического героя получает развитие в стихотворениях «Куда всё делось и откуда что берется?» (1979) и «Одесские куплеты» (1980), также посвященных теме еврейской эмиграции, и их объединяют прямые совпадения как в стихотворном размере, так и в образности: «Забыть нельзя, а если вспомнить — это мука! / Я на Привозе встретил Мишку… Что за тон! / Я предложил: “Поговорим за Дюка!” / “Поговорим, — ответил мне, гадюка, — / Но за того, который Эллингтон”» («Куда всё делось…» /5; 244/) = «Он, вроде, не признал меня, гадюка, / И с понтом взял высокий резкий тон: / “Хотите, будут речь вести за Дюка? / Но за того, который Эллингтон”» («Одесские куплеты» /5; 255/).
Источником этих стихотворений явилась блатная песня «На Дерибасовской от-крылася пивная»: «Куда всё делось и откуда что берется?» /5; 244/ ~ «Куда девалася компания блатная?»[2837] [2838] [2839]; «Где девочки? Маруся, Рая, Роза? / Их с кондачка пришлепнула ЧеКа» /5; 255/ ~ «Где наши девочки, Маруся, Роза, Рая, / И с ними Костя, Костя Шмаровоз?» (в другом варианте «девочек» тоже пришлепнула ЧеКа: «Сгорели девочки Тамара, Роза, Рая / И с ними гвоздь Одессы — Степка-Шмаровоз!»257); «А помните вы Жорика-маркёра / И Толика — напарника его?»258 /5; 255/, «Дак бандаоша живет теперь в Женеве / И промышляет тем же ремеслом» /5; 575/ ~ «Услышал реплику маркёр известный Моня, / Об чей хребет сломали кий в кафе Фанкони, / Побочный сын мадам Алешкер, тети Песи, / Известной бандарши в красавице-Одессе»; «Ему хватило гонора, напора, / Но я ответил тоже делово» /5; 255/ ~ «Но наш Арончик был натурой очень пылкой, / Он вдарил Мончика по кумполу бутылкой» (у Высоцкого тоже фигурируют еврейские имена с уменьшительными и уменьшительно-ласкательными суффиксами: «Абрашка Фукс у Ривочки пасется» /5; 244/).
Приведем еще один фрагмент из стихотворения «Куда всё делось…»: «Ну что с того, что он одет весь в норке, / Что скоро едет, что последний сдал анализ, / Что он уже одной ногой в Нью-Йорке? / Ведь было время, мы у Каца Борьки / Почти что с Мишком этим не кивались» (АР-4-194). Здесь очевидна параллель с «Песней о Судьбе»: «Я как-то влил стакан вина, для храбрости в Фортуну, / С тех пор — ни дня без стакана, еще ворчит она: / Мол, закуски — ни корки! / Мол, я бы в Нью-Йорке / Ходила бы в норке. / Носила б парчу» = «Ну что с того, что он одет весь в норке <…> Что он одной ногой уже в Нью-ЙоркеЪ>.
В первом случае лирического героя уговаривает уехать его судьба, то есть двойник, а во втором — его друг Мишка, которого поэт также наделяет своими собственными чертами — например, желанием уехать в Нью-Йорк, но, в отличие от него и от своей судьбы, решает остаться. А прообразом этой ситуации послужила песня «Мишка Шифман», где Мишка выступал в роли двойника Коли и «после литра выпитой» вел себя по отношению к нему так же, как судьба лирического героя в «Песне о Судьбе», где она не может жить «ни дня без стакана»: «Мишка Шифман круто гнет / Мягкими манерами: / “Станем. Коля, через год / Мы миллионерами!”» /3; 457/ = «Еще ворчит она: / “Мол, закуски не корки, / Мол, я бы в Нью-Йорке / Ходила бы в норке. / Носила б парчу”». Как видим, и Мишка, и судьба, основательно выпив, склоняют лирического героя к эмиграции, соблазняя его заграничными богатствами. Но если на уговоры своего друга герой в итоге поддался, то предложение судьбы он все равно отвергает.
Еще одна интересная деталь связана с черновиком стихотворения «Куда всё делось…»: «Ну что с того, что он одет весь в норке, / И что с того, что джинсы шлют с <Нью-Йорка>» (АР-4-194).
