Роковой подарок - Татьяна Витальевна Устинова

вечером костёр разводишь! И всегда какой-нибудь чувак стоит над огнём и отойти не может. И сесть не может. Ничего не может!

И Никита легонько толкнул парня на поло2к.

Павел неловко сел и запрокинул голову.

– У нас тут вроде лето, – продолжал Никита, поглядывая на него, – и никакой пурги, а ты что-то… того… дошёл.

Павел сидел, чувствуя только тепло и покой.

Покой и тепло.

Как хорошо.

– У меня в Хибинах случай был. Я тогда в Кировске жил, который не питерский Кировск, а настоящий!.. Хороший город, между прочим!.. Горы кругом, из какого окна ни посмотри. Трассы горнолыжные проложены, всё как полагается. И сам чистенький такой, ухоженный, вроде Беловодска, но по-своему, по-арктически! Там у меня дядька знакомый был, он на плато Расвумчорр механиком служил, трактора водил. И у них какой-то чудик потерялся. То ли у него любовь несчастливая приключилась, то ли он просто с приветом был, только ушёл в горы один, прикинь!..

Павел сидел неподвижно.

– Дядька-механик всех собрал, кто более или менее соображает и в горах ходить может. Ну, спасателей, шоферо2 в. И я с ними пошёл. Короче, искали мы его целый день, а когда в лагерь приволокли, он в такой полярной стойке два часа простоял, пошевелиться не мог. Ты сам-то в Хибинах был?…

Павел покачал головой.

– Ну, считай, не жил ещё! – Никита поднялся, зачерпнул воду из ушата. – Съезди в Кировск, не пожалеешь! Ну? Готов?

И не дожидаясь ответа, плеснул на раскалённые камни воду.

У Павла всё перемешалось в голове – Хибины, дядька-механик, заброшенная церковь, Машкин отец, прекрасный город Кировск, полярная стойка. Поднялся плотный душистый пар, закутал его с головы до ног, и стало так прекрасно, ещё лучше, чем было, когда он просто сидел в тепле.

– Дыши, дыши, – приговаривал из пара Никита. – Чего там! Обойдётся.

И вдруг Павел ему поверил. Вот в эту самую секунду.

…Может, и впрямь обойдётся?! Они же взрослые, все эти люди, у них как-то обошлось! Хотя вряд ли кто-то из них попадал в такие переделки.

…Или всё же попадали?

Или они попадали в ещё худшие?… Совсем страшные?…

Додумать Никита ему не дал. Он вытолкал парня наружу и столкнул в речку.

Павел потерял дыхание, вынырнул, зафыркал, завертел головой, глаза открылись, и оказалось, что в них нет больше песка, а в мозгу не крутятся шестерёнки!

– Вылезай, и опять греться! Сейчас вениками попарю, и хватит с тебя, а то совсем сомлеешь!..

К дому Никита его привёл, одной рукой придерживая за плечо, а другой за шиворот.

– Получайте, бабоньки! Возвращаю в лучшем виде!..

Лёля скатилась с крыльца, Никита ей подмигнул.

– А сам?

– Сам ещё разок зайду. – Он поддёрнул на поясе полотенце, которым был обмотан. – Пойдём со мной! Я тебя веничком дубовым отхожу по мягкому месту!

– Ты что? – Лёля вся вспыхнула. – Тише! Тут Маня!..

– Да Маня твоя в жизни больше нашего понимает!

И широким шагом ушёл обратно.

– Жив? – спросила Маня, оглянувшись от плиты на Павла. – Давай вот сюда устраивайся, я тебе уже налила.

И перед его носом словно сама по себе возникла громадная чашка золотистого бульона с торчащей куриной ногой.

Павел длинно сглотнул.

Маня отрезала ему ломоть хлеба и вышла на террасу – чтобы не смотреть.

– Ну как он? – спросила Лёля.

– Сейчас поест и заснёт, – доложила Маня. – Лишь бы на пол не свалился.

– Ты так и не поняла, где он прятался?

Маня покачала головой.

– В камышах каких-нибудь, как пить дать. Ты видела его штаны?

– И видеть не хочу.

– Ну, вот именно.

Весь остаток дня Павел проспал на диване имени Орхана Памука или Харуки Мураками.

Мимо него ходили, хлопала дверь, подруги кормили Никиту ужином и смеялись над его историями, Волька играл в мяч, Маня стучала тростью об пол, заглянул сосед, спросил, не привезти ли воды с источника, и по всему дому собрали канистры.

Павел ничего не слышал и не просыпался.

Он был сыт, чист, совершенно счастлив и во сне уверен, что… обойдётся.

Откуда-то взялись эти люди, и они знают, что делать. Можно спать, не ждать беды и ни за что не отвечать.

Павел проснулся от запаха. Пахло чем-то таким вкусным, что ему во сне невыносимо захотелось есть – опять. Он открыл глаза и ничего не понял.

Потолок незнакомый – отчего-то с балками, самыми настоящими. И диван незнакомый, и меховой лёгкий плед, которым он был накрыт.

Он повернулся и встретился глазами с невыразимым существом. Существо смотрело прямо на него.

Павел резко сел. Существо гавкнуло и завертело обрубком хвоста.

– Он загнал под диван свой мяч, – сказали совсем рядом. – Теперь не отстанет. Придётся лезть.

Павел сполз на колени и зашарил под диваном. Вскоре под руку ему попался ворсистый теннисный мяч, немного слюнявый.

Павел вытащил его, и тотчас остроухий смешной пёс припал на передние лапы и приготовился мчаться.

Павел кинул мяч. Пёс помчался.

– Хорошо, что сам проснулся, – сказала Маня. – Пора бы уже.

– Спасибо вам, – выговорил Павел.

– Ты должен всё рассказать. Понял?

Он кивнул и поднялся.

Он был облачён в чужие штаны и чужую футболку и совершенно не помнил, как одевался. Или его кто-то одевал?

– Садись к столу. – Маня улыбнулась его растерянности. – Никита самовар взбодрил, он ещё не остыл, наверное. И я плюшек напекла.

…Так вот чем пахло! Плюшками – домом, мамой, счастьем!..

Павел боком приткнулся к столу.

– Жене я позвонила, – продолжала Маня. – Твоя обожаемая Машка в курсе, что ты спасён и завтра прибудешь. Твой телефон на зарядке в той комнате.

Павел сорвался с места – за телефоном.

– Место для секретных разговоров у нас за баней, – вслед проинформировала Маня. – Где мостки. Там связь хорошо берет и никто не слышит.

– Тогда я… ладно? Позвоню, можно?

– Валяй.

Хлопнула дверь. Маня осталось одна.

Лёлю она отпустила с Никитой, вернее, не столько отпустила, сколько выпроводила – ибо Лёля изо всех сил возмущалась и отказывалась.

Но провести писательницу Покровскую было сложно. Маню Поливанову – легко, а Марину Покровскую – нет.

Дожидаясь Павла, Маня вытащила на крыльцо самовар, подула в топку, старательно зажмурившись, дождалась, пока немного возьмутся угли, и подбросила шишек из корзины.

Она специально ездила на велосипеде в лес за шишками, считала, что чай получается вкуснее.

Когда Павел вернулся – не скоро! – самовар уютно посапывал, грелся.

– Ну что? – спросила Маня. – Страсти и страдания? Или радости и свидания?

Парень взглянул на неё и пробормотал:

– Спасибо вам.

Отмытый, он оказался очень симпатичным – хорошо вылепленное лицо, высокие скулы, прямой греческий