Истоки инквизиции в Испании XV века - Бенцион Нетаньяху
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот шаг, предпринятый 29 апреля, предназначался для умиротворения севильских экстремистов, требовавших устранения Альвара Переса. Но вместо того, чтобы улучшить состояние безопасности в городе, это назначение серьёзно ухудшило положение. Ибо вскоре вспыхнула резкая ссора между новым шефом полиции и губернатором провинции, Хуаном Альфонсо Гусманом, расколов тем самым силы севильской аристократии. Теперь она, вне сомнения, разделилась во мнениях по поводу политики по отношению к Мартинесу и его помощникам. В любом случае, Понсе де Леон должен был выказать куда большее дружелюбие к ним, либо из желания приуменьшить их агрессивность, либо исходя из необходимости завоевать их поддержку против мощного графа Ньебла. Тем временем яростная агитация продолжалась. «Люди были настолько возбуждены, — говорит Айяла, — что теперь они никого не боялись, а желание грабить евреев росло день ото дня»[425].
При том, что население было крайне возбуждено и подготовлено к действию, при расколе в регентстве и в среде севильской знати, и при том, что городская аристократия боялась вмешиваться, условия для антиеврейского взрыва выглядели благоприятнее, чем когда-либо. События неумолимо стремились к своей кульминации. Прошло всего пять с небольшим недель с момента замены Альвара Переса Понсе де Леоном до того дня, когда обрушилась атака на евреев Севильи.
VI
Мы представили борьбу Мартинеса против евреев с начала его агитации до взрыва беспорядков настолько, насколько возможно реконструировать их из источников. К каким заключениям можем мы прийти для того, чтобы лучше понять последующее?
Начнем с характера Феррана Мартинеса, как он отражен в документах, касающихся его поведения. То, что мы можем вынести из них, противоречит большинству эпитетов, которыми награждали его хронисты и историки. Согласно этим эпитетам, которые несомненно совпадают с его репутацией в массах, Мартинес был религиозным фанатиком, отличающимся «необыкновенной преданностью» вере; но на самом деле ему не хватало главных свойств — моральной чистоты, честности и идеологической последовательности (вместе с определенной степенью наивности) — свойств, требуемых для истинного религиозного подвижника. Его послужной список говорит об этом совершенно безошибочно. Мартинес заявлял, что ни у короля, ни у какой-либо светской власти нет юрисдикции над ним и его действиями в силу его церковного статуса, благодаря которому он находится исключительно под юрисдикцией Церкви. Но когда архиепископ Барросо назначил комитет из юристов и теологов, чтобы рассмотреть его поведение, то он отказался представить им свои аргументы, заявив, что предстанет только перед народными «представителями», которые, естественно, будут только светскими людьми. Как высоко он ставил юрисдикцию Церкви, за которой он прятался снова и снова, видно из его произвольного, циничного и прямо-таки презрительного отношения к решению архиепископа, которое отстранило его от всех должностей и поставило его под подозрение в ереси, потому что, как только архиепископ умер, Мартинес, не колеблясь ни минуты, отбросил этот вердикт так, как будто его никогда и не было. Он был восстановлен в должностях решением собрания каноников, которое еще и сделало его судьей, и он с готовностью принял это решение, хотя оно и было вынесено отнюдь не jure episcopi, но явно и открыто против церковных правил. Но когда это же собрание каноников отстранило его от судейства, он заявил, что отстранение было нелегальным, так как подобное действие может быть предпринято только jure episcopi. Он применял подобный прием, постоянно заявляя, что действовал согласно церковному закону, но без стеснения плевал на этот закон, когда тот вступал в противоречие с его действиями против евреев. Так, когда церковный закон неоднократно запрещал убивать евреев только потому, что они евреи, Мартинес подбивал массы именно к этому и даже заверял их в освобождении от ответственности за убийства. Еще одно его судьбоносное указание — по поводу насильственного крещения — точно так же было основано на нарушении канонов и пренебрежении учениями Церкви[426]. В дальнейшем мы займемся этим моментом.
Человека, который мог с такой непоследовательностью относиться к законам и прецедентам Церкви только ради собственного удобства, вряд ли можно считать преисполненным «священного пыла», который некоторые источники приписывают ему; не может он и служить примером исключительной «преданности», когда он ловко манипулирует противоречивыми аргументами, чтобы победить в спорах своих оппонентов. То, что на самом деле было его религиозным пылом, так это кипучая ненависть к евреям. Другие ложные концепции по поводу его «добродетельного» поведения тоже должны быть интерпретированы в свете этой ненависти.
Мартинес справедливо был отмечен как человек с железной волей и неуклонной решимостью в достижении своих целей. А сила его характера, его безжалостность и коварство вместе с неразборчивостью в средствах и дерзостью сделали его практически непобедимым. Благодаря комбинации этих качеств он преодолел давление двух королей, регентства, архиепископа Севильи, городского совета, кафедрального собрания каноников Севильи и сильной севильской аристократии. А то, что еще больше усилило его славу и популярность, было его ораторское искусство, особо подходящее для возбужденной толпы. Прежде всего именно своими речами он захватил воображение низших христианских классов, которые видели в нем защитника их дела — героя, противостоящего яростным атакам его и их общих врагов.
Но здесь мы касаемся момента, относящегося к его лидерству, а шире — к его тактике и влиянию, которые заслуживают специального рассмотрения.
Взрыв волнений в Севилье был первым массированным ударом огромной волны ненависти к евреям, которая вскоре охватила всю Кастилию и большую часть Арагона. Ответственность Мартинеса за взрыв этой ярости, беспрецедентной в истории Испании, подчеркнута всеми историками этого периода, но основная роль, которую он играл в организации этих событий, еще не полностью определена.
Когда Мартинес начал свою кампанию, ненависть к евреям была широко распространена в Испании, а в низших классах общества она была особенно сильна. Таким образом, его главный вклад в эти страшные бунты не был созданием общественного мнения против евреев, хотя он и поднял температуру антисемитизма на несколько градусов. Само по себе это не могло заставить толпы сменить свою неагрессивную ненависть на последовавшие грабежи
