Аркадия - Лорен Грофф

церемоний подставляет губы для поцелуя. Целуется она хорошо, увлеченно и неторопливо. Животик у нее податливый на ощупь, но теплый.

Крох отстраняется. Мне жаль, говорит он.

Ох. Мне тоже, мрачно говорит она, откусывая заусеницу. Что ж, я не такая красивая, как твоя бывшая.

Нет, говорит он, и когда она вскидывается, поправляет себя: Нет-нет, ты красивая. Я хотел сказать, что дело не в этом. Просто, по мне, это неправильно.

Они держатся за руки под тиканье часов на каминной полке. Слышно, как няня наверху смотрит какой-то фильм на своем ноутбуке.

Он говорит: Я думаю, это все Айн Рэнд.

Шарон смеется и смеется, а отсмеявшись, сжимает ему предплечье. Эх, вечно я безответно страдаю по слезливым красавчикам-либералам. Давно стоило бы найти себе доброго старого консерватора.

Удачи, говорит он, вставая. Если хочешь, я снесу Фрэнки вниз.

Что ж. А может, пусть себе спит, раздумчиво говорит Шарон. Если ты не против приглядеть за детьми, я сейчас позвоню другу, и мы куда-нибудь сходим. Ночь еще молода. Да и мы тоже.

Ты – да, говорит он.

Ты тоже помолодеешь. Если дашь себе волю, говорит она и по-сестрински целует его в щеку. А теперь проваливай. Мне нужно надеть мой танцевальный прикид. Поднимаясь по лестнице, Крох представляет, как где-нибудь в модном клубе Шарон под музыку прикрывает глаза, под что-нибудь старомодное, синтезатор и фальцет, и жалеет, что она такая, какая есть, не из тех, кто любит помыслить; впрочем, еще сильней ему жаль, что сам он не в силах смягчить свой личный кодекс, притвориться другим – хотя б на одну ночь.

* * *

У Кроха последнее занятие, он собирает для оценки портфолио, подборки выполненных учащимися за этот семестр работ. Ученики, внезапно вдруг распрекрасные и любимые, благодарят его и перед тем, как выйти за дверь, хлопают по плечу, обнимают, жмут руку. Проявленная к нему теплота удивляет. Сам он считает себя строгим, совсем не тем преподавателем, к кому можно ощутить близость.

Освободившись, примерно с час он бродит по городу. Хочется что-нибудь поискать, но ничего не нужно; он входит в магазины, выходит из них, покупает печенье, зубную щетку и – Грете – пингвина для ванной.

Наконец, сидит на вокзале, наблюдая, как люди ходят взад и вперед.

Однажды в Европе после съемок он на несколько дней уехал попутешествовать и на какой-то швейцарской станции (медового цвета дерево и верхний свет из окон клеристория[37]) увидел плачущую на скамье женщину. Она была необъятна; тело ее свисало складками с подлокотников, расползлось на соседние сиденья. На ней было платье с рисунком из выцветших голубых щенков и китайские шлепанцы в блестках, а ноги наводили на мысль об очищенной от кожуры печеной картошке. Однако волосы ее были затейливо зачесаны кверху, как будто она собралась в оперу, и она молитвенно прижимала ко рту ладошки, маленькие, словно вьюрки.

Крох застыл в потоке людей, наблюдая за ней. Ни одна душа не остановилась, чтобы спросить, что же стряслось. В негодовании он направился к плачущей; толпа расступилась. Подойдя совсем близко, он увидел перевернутую широкополую соломенную шляпу и табличку на животе. “Плачущая женщина”, гласила надпись на четырех языках: Weeping Woman; Femme Sanglotante; Donna Piangente; Weinende Frau. Станционные часы тяжеловесно пробили время. Голуби на стропилах вспорхнули и сели. Плачущая прекратила свои рыдания, словно перекрыв кран, собрала табличку и шляпу. В мгновение ока ее огромное тело растворилось в толпе, и Крох снова остался один.

Вспоминая об этом, он чувствует, как когда-то, горячее покалывание в глазах. Он думает: Да. Но оно исчезает. Сердитое его сердце алчет внимания, стучит кулачком в дверь его грудной клетки, бьется.

* * *

За равиолями с кабачком и нежными свежими овощами с рынка Крох говорит Грете: Острота редиса на языке. Горячий душ после холодного дня. Ощущение, какая ты сильная, когда сжимаешь мою шею. Взбрызг лимона в стакан воды.

Грета перестает есть и пристально на отца смотрит.

Вкус сосульки, говорит он. То чувство, как когда плаваешь в пруду. Шоколадка-поцелуйчик в квадрате фольги. Он улыбается.

Тыквенный пирог? – медленно произносит Грета. И когда щенок лизнет тебя по губам?

Прикосновение руки кассира, когда он отдает тебе сдачу, говорит Крох.

То, как пахнет Ханна, говорит Грета. И как смешно постукивают одна о другую коленки Эйба. Помпоны!

Его дочь, в восторге, взбудоражена так, что вскакивает ногами на стул и призывает мелких домашних богов виноградного сиропа от кашля, и японских жуков, и кедровой кроватки в той клетке для хомяков, что в детском саду. Крох думает о Хелле, о долгом темном пути, каким она для него явилась, и о том, что светом в конце пути стала эта пухленькая беляночка, разбрызгивающая сейчас песто по полу.

* * *

Сильви входит в его кабинет без стука и запирает за собой дверь. Он откидывается на спинку стула. Ему следовало бы рассматривать и оценивать студенческие работы, но он, взамен этого, с поразительной безответственностью перечитывает “Любовника” Маргерит Дюрас. Это была любимая книга Хелле. Он засовывает книгу под папки, но Сильви задиристо выуживает ее. Стоя рядом, она опирается на стол, Крох видит ее ноги, длинные, бледные и костлявые, и думает о том, что холодно, идет мокрый снег, на тротуарах слякоть, и кожа ее там, на улице, наверняка покрыта мурашками. Она читает, кривя губы. Ее волосы вымыты до чрезмерного блеска. А если соединить линиями родинки на лице, то по щеке и подбородку проляжет Большая Медведица. Он ждет. Она откладывает книгу, звякнув браслетами.

Послушайте, говорит она, если вы выставили уже мне оценку, значит, моим преподавателем вас больше считать нельзя.

Да, выставил, говорит он. Пятерка с минусом.

Видно, что она уязвлена, и он снова откидывается назад. Что с ней, почему ее так легко ранить? Как просто было бы обрушить на нее свой гнев, раздавить в ней что-то хорошее. Лет через пять, когда время ее закалит, она станет очаровательной женщиной. Жалко, что не сейчас. Что-то в ней есть, что могло бы утешить его.

Что ж, бросает она. Я ведь уже говорила, с вами не бывает легко.

Вот сейчас и мне совсем не легко, говорит он, пытаясь разрядить обстановку.

Она ставит ногу между его ног. Вот и отлично, говорит она и наклоняется к нему, тянется ртом. Дыхание ее пахнет корицей и глубже, под корицей – кофе.

Милая, говорит он. Нет. Ты прекрасна, но нет.

Почему, спрашивает она. Я совершеннолетняя. Вы больше мне не преподаватель.

Я не такой человек,