Нерон - Д. Коштолани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У другого конца стола спокойно беседовали двое граждан, почтенного возраста, и Алько, миролюбивый сагунтец, с которым Актеон разговаривал утром на площади Акрополя.
Оба старика были давнишние друзья дома, греческие купцы, компанионы Сонники по торговле, и она приглашала их на свои ночные пиршества, ценя умеренную веселость, которую они вносили в беседу.
Актеон, знакомясь со всеми приглашенными, проходил по зале с самоуверенностью властителя, который пользуется своими богатствами, с видом человека, привыкшего к блеску роскоши, которого толчок судьбы извлек из бедности, вернув к прежним привычкам.
По одному жесту Сонники гости расположились на пурпуровых ложах, которые наискось окружали стол. В зал вошли четыре юных девушки, неся на головах, со стройной грацией корзиноносиц, ивовые корзины с венками роз. Они шли с изящной легкостью, как бы скользя по мозаике под звуки невидимых флейт, и своими тонкими детскими руками стали венчать цветами головы застольников.
В зал вошел управитель виллы, с раздраженным лицом.
— Госпожа! Эуфобий домогается войти.
Среди приглашенных поднялись крики и протесты.
— Выгони его, Сонника! — восклицали юноши, вспоминая с негодованием насмешки, которые он позволял себе на Форо по поводу их одеяния и привычек.
— Это позор для города терпеть этого наглого нищего, — говорили степенные граждане.
Сонника улыбалась, но внезапно вспомнив злую эпиграмму, которую за несколько дней до того Эуфобий посвятил ей, повторяя ее на Форо, она холодно сказала управителю:
— Выгони его палками.
Гости омыли руки в струях душистой воды, которую рабыня подносила, переходя от ложа к ложу, и Сонника дала приказание приступить к пиру, когда снова вошел управитель, держа еще в руке плеть.
— Я бил его, госпожа, но он не хочет уходить. Он сносит побои и за каждым ударом приближается к дому.
— И что же он говорит?..
— Говорит, что праздник Сонники немыслим без присутствия Эуфобия, и что побои это знак отличия.
Красавица гречанка казалась смягченной: гости смеялись, и Сонника дала приказание впустить философа. Но прежде чем управитель успел выйти, чтобы исполнить его, Эуфобий уж вошел в зал, робкий, смиренный, но глядящий на всех наглыми глазами.
— Да будут боги с вами. Да сопутствует тебе всегда веселье, красавица Сонника.
И, обратясь к управителю, он сказал с надменностью:
— Брат, ты видишь, что как бы то ни было, но в конце концов я все же вхожу в зал празднества, поэтому требую, чтобы в будущем твоя рука не была так тяжела.
И, среди смеха приглашенных, он потер лоб, на котором начинал выступать желвак, и концом своего старого плаща вытер несколько капель крови подле уха.
— Привет, вшивый! — крикнул ему щеголь Лакаро.
— Подальше от нас! — подхватили остальные юноши.
Но Эуфобий не обращал на них внимания. Он улыбнулся Актеону, увидя, что он занимает место подле Сонники, и его глаза загорелись злобою.
— Ты, афинянин, очутился там, где я и предполагал тебя увидеть. Ты победил этих женоподобников, которые окружают Соннику и оскорбляют меня.
И, не взирая на насмешливые протесты юношей, он добавил с раболепной улыбкой:
— Я думаю, ты не забудешь своего старого друга Эуфобия. Теперь ведь ты можешь заплатить за все вино, какое только он пожелает выпить в трактире Форо.
Философ занял ложе более отдаленное, в конце стола и отстранил венок, который ему поднесла рабыня.
— Я пришел не ради цветов: я пришел поесть Розы я вижу на каждом шагу в полях, куска же хлеба для философа я не нахожу в Сагунте.
— Ты голоден? — спросила Сонника.
— Я более жажду. Я провел целый день, говоря на Форо; все меня слушали, но никто не подумал о том, что мне необходимо освежить горло.
По греческому обычаю следовало избрать царя пиршества, любимого гостя, который должен был предлагать тосты, определять время возлияния вин и руководить разговором.
— Мы избираем Эуфобия, — сказал Алерко, со своим тяжелым остроумием кельтибера.
— Нет, — запротестовала Сонника. — Однажды, ради шутки, мы поручили ему руководить пиром, и прежде чем дойти до третьего блюда, мы все были пьяны. За каждым куском он предлагал возлияние вина.
— Кого избрать царем? — проговорил философ. — Он уж есть у нас, рядом с Сонникой. Да будет им афинянин.
В центре стола возвышалась широкая бронзовая чаша, по краям которой красовались нимфы, глядящие в овальное озеро вина. Позади каждого гостя стоял раб для его услуг, и все они стали наполнять чаши застольников для первого возлияния. Эти чаши, называемые мирринами и привезенные за дорогую цену из Азии, были сделаны из секретного состава, в который входил порошок раковин и смирны. Расписанные греческими красками, они обладали непрозрачной белизной слоновой кости, секретный состав их массы придавал особенно приятный вкус напитку.
Актеон приподнялся на своем ложе, чтобы предложить первое возлияние в честь любимой богини.
Сильные рабы, потные от кухонного жара, поставили на стол первые кушанья на больших блюдах из красной сагунтской глины. Здесь были ракушки в натуральном виде или же испеченные в горячей золе со всевозможными пряностями; свежие устрицы, украшенные петрушкой и зеленью, спаржа, огурцы, латук, павлиньи яйца, свиной желудок, маринованный в уксусе с тмином, и птицы, плавающие в соусе из сырного порошка, масла и уксуса. Кроме того приглашенным предлагался оксигарум, приготовленный в Новом Карфагене: рыбная масса, сдобренная солью и уксусом, которая, обостряя вкус, возбуждала жажду.
Запах всех этих блюд распространялся по зале празднества.
— Чего мне только не рассказывали о гнездах птицы феникса, — говорил Эуфобий с переполненным ртом. — По уверениям поэтов, феникс обмазывает свое жилище ладаном, кинамом и корицей, но клянусь богами, что в таком гнезде я не чувствовал бы себя так хорошо, как в триклинии Сонники.
— Но это не мешает тебе, злодей, — сказала, улыбаясь, гречанка, — посвящать мне стихи, в которых ты бранишь меня.
— Потому, что я люблю тебя и протестую против твоих безумств. Днем я философ, но ночью мой желудок побуждает меня искать тебя, и я прихожу, снося побои твоих слуг, чтобы ты накормила меня.
Рабы унесли первые блюда и подали вторые, состоявшие из жаркого и рыбы. Молодой жареный кабан занял центр стола; большие фазаны, с цельными перьями на вареном мясе, красовались на блюдах, окруженные вареными яйцами и душистыми травами; зайцы, разделенные на части, выставляли свою начинку из розмарина и тимьяна, а деревенские голуби чередовались с дроздами и другой птицей. Рыбные блюда были бесчисленны и они напоминали грекам кушанье их родины.
Каждый из приглашенных выбирал из блюд то, которое ему было по вкусу. В праздничные чаши наливались новые вина из амфор, засмоленных и запыленных от погребов. Хиосское вино, привезенное издалека и весьма дорогое, чередовалось с винами цекубескими, фалернскими и массикскими, а также с лауронскими и сагунтскими винами. Аромат этих напитков смешивался с запахом соусов, в состав которых, по сложным рецептам греческой кухни, входили петрушка, кунжут, укроп, тмин и чеснок.
Сонника почти ничего не ела: она забывала о кушаньях, которыми в изобилии угощала своих гостей, чтобы улыбаться Актеону.
Приглашенные с аппетитом уничтожали кушанья, отдавая дань похвалы повару Сонники, азиату, купленному в Афинах одним из ее лоцманов. Она заплатила за него чуть ли не стоимость любой виллы, но все находили, что расход сделан производительно, дивясь искусству, с которым он придумывал в своей кухне удивительные кулинарные соединения, выполняемые затем другими слугами, и особенно восторгаясь его счастливым измышлениям в приготовлении из фиников и меда сладких соусов к жаркому. Такой раб может услаждать всю жизнь и отдалить смерть на многие годы.
Кончилась вторая смена кушаний. Гости чувствовали себя разгоряченными на своих ложах и ослабляли свои парадные одеяния. Чтобы не приходилось подыматься при питье вина, рабы подавали напитки в алебастровых чашах в форме рога, с острого конца которого стекали струи вина. Пурпур лож покрывался пятнами от напитков. Большие угловые светильники, со своим светом от ароматного масла, казалось тускнели в этой густой атмосфере наполненной паром кушаний. Гирлянды роз, перетянутые от одного светильника к другому, увидали в отяжелевшем воздухе. Сквозь двери виднелись колонны перистиля и частица темной лазури неба, на котором мерцали звезды.
Миролюбивый Алько, приподнявшись на ложе, улыбался с мягкостью спокойного опьянения, созерцал красоту небес.
— Я пью за красоту нашего города, — проговорил он, подымая рог, наполненный вином.
— За гречанку Зазинто, — провозгласил Лакаро.