Дивергент - Вероника Рот

Я моргаю, пытаясь избавиться от красных пятен у себя перед глазами. Я снова моргаю и вижу ее улыбку, когда она собирает мои волосы.

Сначала она падает на колени, опираясь руками по обе стороны от себя, а затем боком на тротуар, словно тряпичная кукла. Она лежит неподвижно и бездыханно. Я зажимаю рот рукой и кричу в ладонь. Мои щеки горячие и мокрые от слез, я даже не почувствовала, когда начала плакать.

Кровь во мне желает вернуться, она принадлежит ей, но в голове я слышу, как она говорит мне, чтобы я бежала. Что я храбрая. Боль пронзает меня, как будто все, что у меня было, исчезло, весь мой мир теперь разрушен. Тротуар царапает мои колени. Если я лягу сейчас, все будет кончено. Может быть, Эрик был прав, что, выбрав смерть, человек собирается исследовать новое, неизведанное место.

Я чувствую, как Тобиас убирает мои волосы назад перед первым моделированием. Я слышу, как он говорит мне быть храброй. Я слышу, как моя мама говорит мне быть храброй.

Бесстрашные солдаты поворачиваются, как будто их заставляют двигаться мои мысли. Каким-то образом я встаю и начинаю бежать.

Я храбрая.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Три Бесстрашных солдата преследуют меня. Они бегут в одном ритме, и их шаги гулко раздаются по аллее. Один из них стреляет, и я бросаюсь вниз, оцарапывая ладони о землю. Пуля ударяется о кирпичную стену справа от меня и части кирпича разлетаются вокруг.

Я бросаюсь за угол и вставляю пулю в магазин пистолета. Они убили мою мать. Я направляю оружие в сторону аллеи и, не глядя, стреляю. На самом деле, это сделали не они, но это неважно… не может быть важным, это просто, как сама смерть.

Теперь уже слышны шаги только одного человека. Я держу пистолет двумя руками и стою в конце аллеи, целясь в солдата Бесстрашных. Мой палец нажимает на курок, но не так сильно, чтобы выстрелить.

Мужчина, бегущий ко мне, на самом деле не мужчина. Это парень. Парень с растрепанными волосами и складкой между бровей. Уилл. С пустыми, бессмысленными глазами. Но все еще Уилл. Он прекращает бежать, замечая меня. Через мгновение я вижу его палец на курке. И я стреляю. Мои глаза закрыты. Я не могу дышать. Пуля попадает ему в голову. Я знаю это, потому что именно туда я целилась. Зажмуриваясь, я разворачиваюсь и, спотыкаясь, выбегаю из аллеи.

Северная и Фэрфилд. Я должна взглянуть на табличку с названием улицы, чтобы понять, где я, но я не могу прочитать ее, все вокруг размыто. Я моргаю несколько раз. Я стою всего в нескольких метрах от здания, в котором находится то, что осталось от моей семьи.

Я опускаюсь на колени у двери. Тобиас сказал бы, что очень глупо с моей стороны издавать хоть какой-то шум. Это может привлечь солдат из Бесстрашия. Я прижимаюсь лбом к стене и кричу. Через несколько секунд я зажимаю рот рукой, чтобы заглушить звук, и кричу снова, крик превращается в рыдание.

Пистолет ударяется о землю. Я все еще вижу Уилла. Он улыбается в моей памяти. Его губы. Прямые зубы. Свет в глазах. Смех, поддразнивание. В моей памяти он более живой, чем я сейчас. Это было… Или он, или я. Я выбрала себя. Но теперь я такая же мертвая.

Я стучу в дверь — дважды, затем трижды, потом шесть раз — так, как говорила мне мама. Я вытираю слезы с лица. Это первый раз, когда я увижу отца с тех пор, как оставила его, и я не хочу чтобы он увидел меня сломленной и рыдающей.

Двери открываются, в дверном проеме стоит Калеб. Его вид шокирует меня. Он смотрит на меня несколько секунд, а затем резко обнимает меня, его рука давит на рану на моем плече. Я закусываю губу, чтобы не закричать, но у меня все равно вырывается стон, и Калеб отступает назад.

— Беатрис. О Боже, ты ранена?

— Давай зайдем внутрь, — слабо говорю я.

Он проводит пальцем под своими глазами, вытирая влагу. Дверь за нами закрывается. В комнате тускло, но я вижу знакомые лица бывших соседей и одноклассников, коллег моего отца. Моего отца, который уставился на меня так, словно у меня выросла вторая голова. Маркуса. Его вид приносит боль… Тобиас… Нет. Я не буду этого делать, не буду думать о нем.

— Как ты узнала об этом месте? — спрашивает Калеб. — Мама тебя нашла?

Я киваю. О маме я думать тоже не хочу.

— Мое плечо, — говорю я.

Теперь, когда я в безопасности, адреналин, который заставлял меня двигаться, исчезает, и боль усиливается. Я опускаюсь на колени. Вода капает с моей одежды на цементный пол. Рыдания поднимаются во мне, отчаянно нуждающиеся в выходе, но я душу их на корню.

Женщина по имени Тесса, которая жила вниз по улице от нас, выкатывает откуда-то больничную койку. Она была замужем за членом совета, но я не вижу его здесь. Наверное, он мертв. Кто-то переносит лампу из одного угла в другой, и теперь у нас есть свет. Калеб достает аптечку, и Сьюзен приносит мне бутылку воды. Нет лучшего места для нуждающегося в помощи, чем комната, полная Отреченных.

Я смотрю на Калеба. Он снова носит серый. Тот образ, который я видела у него в корпусе Эрудитов, теперь похож на сон. Мой отец подходит ко мне, перекидывает мою руку через свое плечо и помогает пересечь комнату.

— Почему ты мокрая? — спрашивает Калеб.

— Они пытались меня утопить, — отвечаю я. — А почему ты здесь?

— Я сделал то, что ты сказала… что сказала мама. Я исследовал сыворотку моделирования и выяснил, что Джанин ведет работу над созданием передатчиков дальнего действия для сыворотки, таким образом, ее сигнал мог простираться дальше, это привело меня к информации об Эрудиции и Бесстрашии… так или иначе, я выбыл из инициации, когда понял, что происходит. Я бы тебя предупредил, но было уже поздно, — говорит он. — Я теперь афракционер.

— Нет, — твердо говорит отец. — Ты с нами.

Я встаю коленями на койку, и Калеб отрезает кусок моей рубашки на плече медицинскими ножницами. Он откидывает лоскут и замечает сначала мою татуировку Отреченной на правом плече, а затем и трех птиц на ключице. И Калеб, и отец смотрят на оба рисунка с одинаково шокированными выражениями лиц, но ничего не говорят.

Я ложусь на живот. Калеб сжимает мою ладонь, пока отец достает из аптечки антисептик.

— А ты раньше вытаскивал из кого-нибудь пули? — спрашиваю я, истерически посмеиваясь.

— Некоторые вещи, о которых я знаю, могут удивить тебя, — отвечает он.

Много чего в моих родителях может удивить меня. Я думаю о татуировке матери и закусываю губу.

— Будет больно, — говорит он.

Я не вижу, как входит нож, но я чувствую это. Боль распространяется по моему телу, и я кричу сквозь стиснутые зубы, сжимая руку Калеба. Сквозь крик я слышу, как отец просит меня расслабить спину. Слезы бегут из уголков моих глаз, и я делаю, как он велит. Опять возвращается боль, и я чувствую нож, движущийся под моей кожей. Я все еще кричу.

— Вытащил, — говорит он и со звоном роняет что-то на пол. Калеб смотрит на отца, затем на меня и вдруг смеется. Я не слышала его смех так долго, что этот звук заставляет меня заплакать.

— Что смешного? — говорю я, всхлипывая.

— Не думал, что снова увижу нас вместе, — произносит он.

Мой отец очищает кожу вокруг моей раны чем-то холодным.

— Теперь пора зашивать, — говорит он.

Я киваю. Он вставляет нитку в иголку, будто делал это тысячу раз.

— Раз, — говорит он. — Два… три.

Я сжимаю зубы и в этот раз сижу молча. По сравнению со всем, что мне пришлось сегодня пережить: пулевое ранение, вода в легких, то, как мне вынимали пулю, потеря мамы и Тобиаса… Эта боль — ничто.

Отец заканчивает сшивать рану, делает последний стежок и обрезает нить, а затем накрывает результат своей работы повязкой. Калеб помогает мне сесть и, снимая через голову одну из двух своих рубашек, ту, что с длинными рукавами, протягивает ее мне.

Папа помогает мне просунуть правую руку в рукав, а дальше я уже справляюсь сама. Рубашка мешковата и пахнет свежестью, пахнет Калебом.

— Итак, — тихо говорит отец. — Где твоя мать?

Я смотрю вниз. Я не хочу приносить такие вести. И, в первую очередь, я вообще не хочу, чтобы такие вести у меня были.

— Она погибла, — говорю я. — Она спасла меня.

Калеб закрывает глаза и делает глубокий вдох. На мгновение отец выглядит пораженным, а затем берет себя в руки и, пряча блестящие глаза, кивает.

— Это хорошо, — говорит он напряженно. — Хорошая смерть.

Если я сейчас заговорю, я сломаюсь, а я не могу себе этого позволить. Так что я просто киваю. Эрик назвал самоубийство Ала храбрым, но он был не прав. Смерть моей матери была храброй. Я вспоминаю, какой спокойной она была, какой уверенной. Смело не то, что она умерла за меня, а то, что она сделала это, не крича об этом, без сомнений, как будто не рассматривала других вариантов.

Отец помогает мне встать. Время повернуться к остальным в комнате. Моя мама велела мне спасти их. Из-за этого и из-за того, что я Бесстрашная, моя обязанность возглавить их. Я понятия не имею, как нести это бремя.