Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

как организатор. Он произнес вступительную речь, выступал в прениях, информировал аудиторию о фольклорной работе в Ленинграде. Однако никакого доклада, разоблачающего современную западную фольклористику, он не делал[5].

Конечно, в апреле 1936 г. никто из фольклористов не мог и предположить, какие перемены их ждут уже через несколько месяцев. Переломным и воистину судьбоносным оказалось постановление Комитета по делам искусств, обнародованное 14 ноября 1936 г. в центральных газетах, – по поводу оперы-фарса Демьяна Бедного «Богатыри», поставленного в московском театре А. Я. Таирова (с использованием музыки А. П. Бородина). В постановлении утверждалось, что «возвеличивание разбойников Киевской Руси» антиисторично и «насквозь фальшиво по своей политической тенденции» и что таировская постановка «огульно чернит богатырей русского былинного эпоса, в то время как главнейшие из богатырей являются в народном представлении носителями героических черт русского народа»[6]. В результате пьеса Демьяна Бедного была изъята из репертуара как «чуждая советскому искусству»[7].

Однако постановление от 14 ноября 1936 г. затрагивало не только спектакль в Камерном театре. Смысл этого документа не сводился к вопросу о «богатырях», генезисе русских былин или «исторической школе» Всеволода Миллера, утверждавшей «феодальное» происхождение русского былевого эпоса и тем самым якобы отрицавшей «народность» фольклора. Опера «Богатыри» была использована скорее как прецедент, на основе которого удобно было строить новую доктрину, используя при этом и углубляя привычный тезис о «классовом антагонизме»: с одной стороны, «пролетариат», «народные массы», с другой – «антидемократические силы» (аристократия, буржуазия, интеллигенция).

За постановлением последовал ряд критических статей в «Правде» и «Известиях» (одна из них называлась «Исказители былин»[8]). Особенно резким нападкам был подвергнут Ю. М. Соколов. Ученики и последователи Всеволода Миллера, братья Соколовы считали, что героический эпос возник в «аристократической» («царско-боярской», «княжеско-дружинной») среде. Это формулировалось Борисом Соколовым в его программной статье «Былины»[9], а Юрий Соколов повторял ту же точку зрения в своих статьях и публичных лекциях. Основные упреки в его адрес были высказаны в те дни на страницах центральной «Правды» (в постановлении Комитета по делам искусств об «аристократической теории» не упоминалось). Профессора-фольклориста обвиняли в том, что он «обесценивает золото нашего народного творчества» и пытается «хотя бы только в теории лишить народ высших человеческих качеств – доблести, чести, геройства и одарить этими качествами господствующие классы»[10]. В этом вопросе, утверждала «Правда», Ю. М. Соколов, как и некоторые другие советские ученые, «плетутся на поводу» у фольклористов фашистской Германии, и в первую очередь – у Ганса Наумана, провозгласившего, что «народ не создает, а только воспроизводит»[11].

Ю. М. Соколов не мог не понять скрытый политический смысл таких обвинений. Он был явно напуган. Тяжело переживший «дело славистов», затронувшее несколько его близких знакомых, и сам побывавший недолгое время под арестом (видимо, в 1934 г.)[12], он имел все основания опасаться, что ситуация может обернуться для него куда худшими последствиями, нежели упоминание его фамилии в центральной печати. Спасти себя можно было лишь одним способом – прилюдным покаянием. Этот жанр уже прочно вошел к тому времени в обиход советской общественной жизни и успешно использовался в разного рода процедурах (вплоть до показательных московских процессов). Юрий Матвеевич хорошо усвоил эти «правила игры». Уже через несколько дней после правительственного постановления, выступая перед московскими студентами, он заявил, что с этого «знаменательного во многих отношениях» документа (то есть постановления от 14 ноября 1936 г.) начинается «новый и славный период» советской фольклористики[13].

М. К., чья фамилия не упоминалась ни в «Правде», ни в «Известиях», также понимал, что речь идет не только о спектакле «Богатыри» или Ю. М. Соколове, но о всей советской фольклористике, переживающей критический момент. Необходимо было «реагировать», тем более что героический эпос значился в рабочем плане некоторых сотрудников Фольклорной секции (русские былины в течение многих лет изучала, например, А. М. Астахова). В свете постановления фольклористам предстояло в корне пересмотреть ряд ключевых вопросов, связанных с генезисом, бытованием и «сказыванием» эпических песен.

Понятие «новый народ» предполагало «новый фольклор». Этот термин получает в середине 1930‑х гг. дополнительные оттенки: речь идет уже не о новых фольклорных жанрах, как это было в 1920‑е и начале 1930‑х гг. (рабочий фольклор, мещанский фольклор, частушки, песни Гражданской войны и т. д.), но об их «творце» – советском народе, слагающем новые песни о своей великой эпохе. Для героического времени требовался героический эпос.

Обсуждению этой ситуации, застигшей врасплох всех советских фольклористов, было посвящено научное заседание 2 и 3 декабря 1936 г., спешно организованное дирекцией Института антропологии, археологии и этнографии и прежде всего М. К. как руководителем Фольклорной секции. К совещанию были привлечены, наряду с сотрудниками института (А. М. Астахова, Н. Н. Волков, Е. В. Гиппиус), видные историки, филологи, востоковеды, сотрудники других секций института и других академических учреждений: В. Ф. Греков, А. Л. Дымшиц, В. М. Жирмунский, А. С. Орлов, Н. Н. Поппе, И. И. Толстой, Ю. П. Францев и даже студенты Ленинградского института истории, философии и лингвистики, ученики М. К. (А. М. Кукулевич, В. В. Чистов). Из москвичей присутствовал Л. Н. Лебединский[14].

Совещание открылось выступлением М. К. Объяснив, по какой причине Фольклорная секция пригласила Ю. М. Соколова в качестве основного докладчика, М. К. добавил, что «дело не в его <Соколова> работах, а дело во всей проблеме изучения русского эпоса, и не только русского героического эпоса, а дело, вообще, в задачах советской фольклористики». Далее он упомянул об отрыве теории от практики, о той разновидности «академизма», с которой следует вести борьбу, и заключил словами о том, что «наука должна дышать тем же воздухом, которым сейчас дышит вся страна <…>. Мы должны поставить вопрос о перестройке нашей науки именно в свете задач и того понимания, которое переживает наш народ…»

Упоминался во вступительном слове М. К. и «творец Конституции», который в своем докладе[15] охарактеризовал «с исчерпывающей полнотой и красочной яркостью» тот «новый социальный период», в который вступает страна (л. 4).

Доклад Ю. М. Соколова, озаглавленный «Задачи изучения русского героического эпоса (в связи с постановлением Комитета по делам искусств и статьями в „Правде“ и „Известиях“)», был, как и следовало ожидать, покаянным. Впрочем, докладчик не только каялся, но и оправдывался.

Сославшись на свой разговор в редакции «Правды», где ему было сказано, что все фольклористы «одним миром мазаны», Соколов – как бы в подтверждение этих слов – заявил, что все советские фольклористы так или иначе разделяли концепции, которых придерживался и он, и его покойный брат: