Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт УИГГИН

Элис Робинсон, чьи сочинения всегда получали оценку 96 или  97,  -  100  символизировало такое совершенство, какое только  могло  быть  достигнуто  в  смертном мире Риверборо, - Элис, не только "дочь", но  и  "книжница  Сиона",  наточила карандаш и  записала  несколько  удачно  подобранных  вступительных  слов, чтобы использовать их, когда Эмма-Джейн Перкинс и Джекоб  Муди  кончат  вершить историю этого дня.

Сердце  Ребекки  тревожно  билось  под  ее  полотняным   платьем.   Она  чувствовала, что разыгрывается настоящая драма, и, хотя, к несчастью, не она  была в ней центральной фигурой, ей  все  же  была  отведена  скромная  роль.  Короткая бумажка досталась не самой способной "дочери"; это  Ребекка  вполне  сознавала. Но сумела бы хоть одна из них  добиться  внимания  Джекоба  Муди,  вовлечь  его  в  приятную  беседу  и,  наконец,   заставить   его   осознать  неправильность его образа жизни? В этом она сомневалась, но в  то  же  время  настроение у нее поднималось при мысли  о  трудностях,  сопряженных  с  этим  предприятием.

Трудности всегда были стимулом для Ребекки,  но  они  устрашили  бедную  Эмму-Джейн, которую пробирала дрожь от возбуждения, растерянности, страха  и  желания поддержать свой слабеющий дух. То, что ее  беседе  с  Джекобом  Муди  предстояло  быть  внесенной   в   "протокол"   секретарем,   стало   каплей,  переполнившей чашу.  Ее  голубые  глаза  казались  светлее,  чем  обычно,  и  блестели точно фарфоровые блюдца, ее обычно розовые щеки были бледны, но она  энергично продолжала шагать вперед, решив  быть  "дочерью  Сиона",  а  самое  главное - заслужить восхищение и уважение Ребекки.

"Ребекка  может  сделать  что  угодно,  -  думала  она  с  восторженной  преданностью, - и я должна стараться быть не глупее, чем  я  есть  на  самом  деле, или она выберет себе в самые близкие подруги  какую-нибудь  другую  из  девочек".

И, собрав все свое мужество, она направилась в палисадник Джекоба Муди,  где он в это время колол дрова.

- Хороший сегодня день, мистер Муди, - начала она вежливым, но хриплым  шепотом. Слова Ребекки: "Подводи разговор! Подводи!" - призывно звенели в ее  ушах.

Джекоб Муди взглянул на нее с любопытством.

- Пожалуй, неплохой, - проворчал он, - только некогда  мне  на  дни-то  глядеть.

Эмма-Джейн робко присела на  конец  большого  бревна,  лежавшего  возле  чурбана, на котором Джекоб рубил дрова. Она полагала, что мистер  Муди,  как  другие хозяева при появлении гостей, прервет работу и поговорит с ней.

"Этот чурбан тоже вроде идола, - подумала она. - Хорошо бы отобрать его  у Джекоба, тогда он, может быть, заговорил бы".

В этот момент Джекоб поднял топор и опустил его на лежавшее на  чурбане  полено с такой силой, что Эмма-Джейн буквально подскочила.

- Ты б поглядывала, сестренка, а то щепка в глаз отлетит!  -  проронил  Муди, с мрачным видом продолжая свою работу.

"Дочь Сиона" вознесла безмолвную молитву о ниспослании ей  вдохновения,  но никакое  вдохновение  не  посетило  ее,  и  она  сидела  молча,  невольно  подпрыгивая каждый раз, когда топор опускался на полено,  которое  рубил  на  части Джекоб.

Наконец хозяину надоела эта немая  гостья  и,  опершись  на  топор,  он  спросил:

- Слушай, сестренка, ты здесь зачем? Зачем тебя прислали?  Яблок  тебе  надо? Или сидра? Или чего? Выкладывай или проваливай - одно из двух.

Эмма-Джейн,  которая  уже  успела  скрутить  свой  носовой  платочек  в  холодный, влажный, слипшийся шарик, в последний раз отчаянно  закрутила  его  и, запинаясь, вымолвила:

- Вы бы не хотели... Не лучше  ли  вам...  Вам  не  кажется,  что  вам  следовало бы чаще ходить на молитвенные собрания и в воскресную школу?

Топор чуть не выпал  из  ставшей  вдруг  бессильной  руки  Джекоба;  он  уставился на "дочь Сиона" с невыразимой яростью и  презрением.  Затем,  хотя  кровь бросилась ему в лицо, он взял себя в руки и крикнул:

- Убирайся с этого бревна и из этого палисадника - в  два  счета,  ты,  нахальная маленькая ханжа! Чтобы девчонка Джима Перкинса учила  меня  в  мои  лета, куда мне ходить! Драпай, говорю тебе! И если еще раз увижу твою лживую  постную харю в моем дворе да по такому  делу,  я  спущу  тебя  с  холма  или  натравлю на тебя собаку! Катись, тебе говорят!

Эмма-Джейн  повиновалась  без  проволочек.  Она  сорвалась  с   бревна,  выскочила из палисадника и "катилась" и "драпала" вниз с холма со скоростью,  никогда не виданной даже Джекобом Муди, который стоял, глядя  с  язвительной  усмешкой на ее отчаянно мелькающие пятки.

Она летела вниз, спотыкаясь; слезы текли  по  ее  щекам  и  мешались  с  поднимавшейся из-под ног пылью. Разбитые надежды, стыд, страх,  гнев  -  все  терзало ее грудь по очереди, пока наконец с  истерическим  выкриком  она  не  упала через брусья изгороди в раскрытые, чтобы принять ее, объятия Ребекки.

Другие "дочери" вытирали ей глаза и поддерживали ее обессиленное  тело,  в  то  время  как  Тирза,  совершенно  перепуганная,   разразилась   слезами  сочувствия и ее невозможно было успокоить.

Никто не задавал никаких вопросов  -  все  чувствовали,  что  состояние  Эммы-Джейн отвечает на любые вопросы прежде, чем они заданы.

- Он грозил  натравить  на  меня  собаку!  -  простонала  она,  когда,  оказавшись  близ  пастбища  Сойеров,  ей  удалось  наконец  овладеть   своим  голосом. - Он назвал меня нахальной маленькой ханжой и сказал,  что  выгонит  меня из своего палисадника, если я приду еще раз! И он расскажет  все  моему  отцу - я знаю, что расскажет, потому что ненавидит его смертельно!

Вдруг до сознания Ребекки дошла точка зрения взрослых.  Прежде  она  не  представляла себе эту точку зрения, пока  та  не  стала  слишком  очевидной,  чтобы  можно  было  ее  игнорировать.  Неужели  они  поступили  неправильно,  отправившись беседовать с Джекобом Муди? Будут  ли  тетя  Миранда  и  мистер  Перкинс сердиться?

- Но почему он так ужасно вел себя, Эмми? - ласково  спросила  она.  -  Что ты сказала сначала? Как ты подвела речь к главному?

Эмма-Джейн  всхлипнула  еще  более  судорожно,  вытерла  нос  и  глаза,  стараясь взглянуть на дело беспристрастно.

- Думаю, я никак не подводила - ничуточки. Я не знала, что  ты  хочешь  этим сказать. Меня послали с поручением, и я пошла и выполнила его чем могла  лучше. (Грамматика у Эммы-Джейн всегда хромала в минуты волнения.)  А  потом  Джейк заревел на меня, точно бык судьи Бина... И назвал  мое  лицо  харей...  Закрой свою секретарскую тетрадку, Элис! Если ты запишешь хоть одно слово, в  жизни не буду с тобой больше  разговаривать... И не хочу я быть "членом"  ни  минутой дольше. Я  боюсь  вытащить  еще  одну  короткую  бумажку.  Мне  этих  "дочерей Сиона" хватит  по  гроб  жизни!  И  мне  наплевать,  кто  ходит  на  собрания, а кто нет.

К этому времени девочки были уже у  ворот  Перкинсов,  и  Эмма-Джейн  с  унылым видом вошла в пустой дом, чтобы смыть все  следы  трагедии  со  своей  особы, прежде чем мать возвратится из церкви.

Остальные медленно продолжали свой путь вдоль улицы, чувствуя,  что  их  казавшееся столь многообещающим миссионерское общество почило почти  так  же  быстро, как родилось.

- До свидания, -  сказала  Ребекка,  глотая  стоявший  в  горле  комок  разочарования и огорчения, так как ей было ясно, что весь вдохновляющий план  потерпел неудачу и бесследно исчез,  как  радужный  мыльный  пузырь.  -  Все  кончено, и мы никогда не станем пытаться это повторить. Я пойду домой и буду  усердно шить через край, потому что терпеть не могу этот шов. А  тетя  Джейн  должна  написать  миссис  Берч,  что  мы  не   хотим   быть   отечественными  миссионерами. Возможно,  мы  все-таки  недостаточно  большие.  Я  совершенно  убеждена, что приятнее обращать людей, когда они желтые, или коричневые, или  любого другого цвета - только не белые. И я думаю, что, должно  быть,  легче  спасти их души, чем заставить их ходить на собрания. 

Рассказ третий Книга Мыслей Ребекки  

I

Во времена Ребекки на сеновале скотного двора "девочек Сойер"  все  еще  хранилось сено, хотя было оно десятилетней давности  и,  по  мнению  изредка  заезжавшей в гости лошади, совершенно лишено сока и  аромата.  Скотный  двор  также все еще укрывал от  непогоды  большой  экипаж  и  сенокосилку  старого  дьякона Сойера, сани и с  десяток  других  предметов,  оставшихся  от  более  раннего периода, когда обширные земли, принадлежавшие обитателям  кирпичного  дома, постепенно превращались в одну из лучших ферм Риверборо.

Теперь же в стойлах не было ни лошадей, ни коров;  ни  одна  свинья  не  хрюкала с удовлетворением в загончике, намекая  на  будущие  вкусные  свиные  ребрышки; дерзкие куры не клевали растения в заботливо лелеемом палисаднике.  "Девочки Сойер" старели и, памятуя о том, что "заботы  хоть  кого  в  могилу  вгонят", устраивали свою жизнь так, чтобы избежать, по меньшей мере,  именно  этой горькой участи, - и удавалось им это совсем неплохо, до  тех  пор  пока  прибытие в кирпичный дом Ребекки не придало существованию чуть больше острых  ощущений.