Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт УИГГИН

- А как мы будем ходить к ним - поодиночке или  целым  комитетом,  как  делали взрослые, когда просили дьякона Татля внести пожертвование  на  новую  печь для молитвенного дома? - спросила Персис.

- Мы будем ходить поодиночке, - решила Ребекка. - Так гораздо вежливее  и тактичнее. Тетя Миранда говорит, что один человек никогда  не  добился  бы  пожертвования от дьякона Татля, и по этой причине к нему послали комитет. Но  мне кажется, миссис Берч не могла иметь  в  виду,  что  мы  станем  обращать  людей, когда ни одна из нас, кроме Кандейс, еще не член церкви. Все, что  мы  можем сделать, - это убедить их ходить на церковные собрания и в  воскресную  школу или пожертвовать деньги на новую печь или конюшню.  А  теперь  давайте  все на минуту задумаемся, кто в Риверборо самый  большой  язычник  и  больше  всего заслуживает осуждения.

После очень недолгого молчания со всех уст слетели и слились  в  едином  аккорде слова "Джекоб Муди".

- Вы правы, - сказала председательница коротко. - И  после  исполнения  гимна номер  двести  семьдесят  четыре,  который  можно  найти  на  странице  шестьдесят шесть, мы рассмотрим вопрос  о  том,  как  убедить  мистера  Муди  посещать церковные службы или библейский класс священника, так  как  он  уже  столько лет не бывал в молитвенном доме. 

Дочь Сиона, ту силу, тебя что спасла,

Ты навеки тимпаном и арфой прославь. 

Пойте по памяти, пожалуйста, и пропустите вторую  строфу.  Гимн  двести  семьдесят четыре на странице шестьдесят шесть в новом сборнике гимнов или на  странице тридцать два в старом сборнике Эммы-Джейн. 

II

Сомнительно, чтобы достопочтенному мистеру Берчу когда-либо  встречался  в Сирии человек, переубедить которого было  бы  труднее,  чем  уже  ставшего  бесчувственным к евангельской проповеди Джекоба Муди из Риверборо.

Он был высокий,  сухопарый,  смуглый,  чернобородый;  космы  черных,  с  проседью, нечесаных волос и багровый шрам, шедший через нос и  щеку,  делали  его внешность  еще  более  пугающей.  Его  полуразвалившийся  дом  стоял  на  каменистом участке земли за пастбищем Сойеров,  а  принадлежавшие  ему  акры  раскинулись во все стороны от его жилища.  Он  жил  один,  ел  один,  пахал,  сажал, сеял и убирал урожай один  и  был  бы  более  чем  рад  и  умереть  в  одиночестве, "неоплаканный, непочтённый и невоспетый". По  дороге,  что  шла  вдоль его полей, сравнительно редко кто-либо ездил, и, несмотря  на  то  что  вдоль нее густо росла черемуха и ежевика, туда уже много лет не ходили дети.  Осенью яблони Джекоба ломились от яблок, но их не крал ни один  риверборский  или  эджвудский  мальчишка,  ибо  повергающие  в  ужас  рассказы  о  судьбе,  постигшей в давние времена  одного  сорванца,  передавались  от  мальчика  к  мальчику,  обеспечивая  плодам  Муди  гораздо  лучшую  защиту,  чем  мог  бы  обеспечить любой полицейский патруль.

Вероятно, никакие обстоятельства не могли  служить  оправданием  грубых  манер старика или  отсутствия  у  него  всяких  гражданских  добродетелей  и  достоинств, но, осуждая его за тот  образ  жизни,  который  он  вел  теперь,  соседи обычно забывали о несчастном прошлом, приведшем  к  этому:  сварливая  жена, нелюбящие и неверные сыновья, горькая судьба дочери и все прочие  злые  шутки, которые сыграла с ним судьба, - так, по меньшей мере, смотрел  всегда  на свои горести и разочарования он сам.

Таков был человек, чей моральный  облик  предстояло  изменить  "дочерям  Сиона". Но как?

- Кто добровольно вызовется посетить  мистера  Муди?  -  мягким  тоном  спросила председательница.

Посетить  мистера  Муди!  Казалось  чудом,  что   крыша   сеновала   не  обвалилась; она отразила звук  и  каким-то  образом  заставила  эхо  звучать  мрачно и язвительно.

- Никто не вызовется, Ребекка, и ты это знаешь, - сказала Эмма-Джейн.

- Почему бы нам не тянуть жребий, раз никто из нас не хочет говорить с  ним, и все же кто-то должен?

Это предложение поступило от  Персис  Уотсон,  которая  была  бледна  и  задумчива с тех самых пор, как на собрании  впервые  упомянули  имя  Джекоба  Муди. (Персис страстно любила ягоды черемухи, и однажды  она  встретилась  с  ним... Что ж, у всех нас есть воспоминания, которые мы храним в тайне!)

- Не будет ли это грешно - решать вопрос таким способом?

- Это картежники тянут жребий!

- В Библии люди делали это очень часто.

- Для миссионерского собрания такой способ не годится.  Эти  замечания  посыпались одно за другим на смущенную председательницу, "в то  время"  (как  она всегда выражалась в сочинениях) как она пыталась разобраться в этической  стороне неожиданной и трудной дилеммы.

- Это очень запутанный вопрос, - сказала она задумчиво. - Я  могла  бы  задать его тете Джейн, если бы у нас было время, но, полагаю, его у нас нет.  Кажется, что это не очень хорошо - тянуть жребий, но как же мы можем  решить  вопрос без этого? Мы с вами знаем, что намерения у  нас  хорошие,  так  что,  может быть, такой способ и подойдет.  Элис,  возьми  этот  листок  бумаги  и  оторви пять полосок - все разной длины.

Снизу донесся чей-то голос - голос, звучавший очень жалобно:

- Можно мне поиграть с вами? Хальда уехала кататься, и я совсем одна.

Это был голос "абсолютно лишенной вероломства" Тирзы Мизерв, и раздался  он в самый подходящий момент.

- Если она тоже будет потом членом, -  сказала  Персис,  -  почему  не  разрешить ей подняться сюда, чтобы держать бумажки?  Она  будет  действовать  по-настоящему честно и никому не станет оказывать предпочтение.

Идея показалась замечательной, и ее  осуществили  так  быстро,  что  не  прошло и трех минут, как "лишенная вероломства" уже  держала  пять  бумажных  полосок в горячей маленькой руке, вновь и вновь усердно  меняя  их  местами,  пока они не стали совсем похожими друг на  друга  и  изрядно  засаленными  и  помятыми.

- Ну, девочки, тяните! - распорядилась председательница. -  Тирза,  ты  не должна жевать смолу на миссионерском собрании, это  неприлично.  Вынь  ее  изо рта и приклей куда-нибудь, пока не закончатся все формальности.

Пять "дочерей Сиона" приблизились к роковому месту  и  одна  за  другой  протянули свои дрожащие руки. Затем, на мгновение  молча  сжав  каждая  свою  бумажку, они поднесли их друг к другу, чтобы сравнить.

Самую короткую бумажку вытянула Эмма-Джейн Перкинс, став  в  результате  избранным судьбой орудием  возвращения  Джекоба  Муди  к  более  пристойному  образу жизни!

Она обвела все вокруг себя полным отчаяния взглядом, словно  в  поисках  какого-нибудь безболезненного и пристойного способа самоубийства.

- Давайте вытянем еще раз, - взмолилась она. - Я меньше  всех  на  это  гожусь. Я наверняка все испорчу, мне сначала надо хоть чему-то научиться.

Сердце Ребекки замерло при этом  искреннем  признании,  которое  только  подтверждало ее собственные опасения.

- Мне очень жаль, Эмми, дорогая, -  сказала  она,  -  но  единственным  оправданием тому, что  мы  стали  тянуть  жребий,  может  быть  отношение  к  результату как к чему-то священному - это почти как Бог, говорящий с Моисеем  из Неопалимой Купины[56].

- Ох, хорошо бы, прямо здесь она и была! - воскликнула расстроенная  и  несговорчивая миссионерка. - Я шагнула бы в нее сразу - даже не остановилась  бы, чтобы снять гранатовое кольцо!

- Не будь  ты  такой  трусихой,  Эмма-Джейн!  -  воскликнула,  пытаясь  ободрить ее, Кандейс. - Джекоб Муди не убьет тебя, даже если у него  ужасный  характер. Отправляйся скорее, пока не успела еще больше струсить.  Не  пойти  ли нам с ней, Ребекка? Мы могли бы подождать ее у ворот пастбища. Тогда, что  бы ни  случилось,  Элис,  как  секретарь,  сможет  занести  все  в  протокол  собрания.

В подобных  критических  ситуациях  время  летит  с  такой  невероятной  быстротой, что Эмме-Джейн показалось, будто прошло одно мгновение, а ее  уже  тащили  по  полям  остальные  "дочери  Сиона",  и  "лишенная   вероломства",  запыхавшаяся от быстрого бега, замыкала шествие.

У ограды пастбища Ребекка в последний раз с  жаром  обняла  подругу  и,  шепнув:

- Что бы ты  ни  делала,  следи  за  тем,  как  подводишь  разговор  к  главному, - сняла верхнюю жердь и подтолкнула Эмму-Джейн на  другую  сторону  изгороди. Затем девочки неохотно повернулись  спиной  к  жалкой  фигурке,  и  каждая выбрала себе дерево, под чьей дружеской сенью могла  бы  бодрствовать  и, возможно, молиться до тех пор, пока миссионерка не возвратится от  трудов  на уготованной ей ниве.

Элис Робинсон, чьи сочинения всегда получали оценку 96 или  97,  -  100  символизировало такое совершенство, какое только  могло  быть  достигнуто  в  смертном мире Риверборо, - Элис, не только "дочь", но  и  "книжница  Сиона",  наточила карандаш и  записала  несколько  удачно  подобранных  вступительных  слов, чтобы использовать их, когда Эмма-Джейн Перкинс и Джекоб  Муди  кончат  вершить историю этого дня.