Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт УИГГИН

IV

Миссис Кобб имела возможность поразмыслить, пока звучал этот монолог, и  Джекки не терял времени даром, предложив ей, сам о том  не  зная,  несколько  дополнительных аргументов и указаний по обсуждаемому вопросу. Он ковылял  по  траве, раскачиваясь и выпрямляясь со смехом; с восторгом  дрыгал  на  солнце  босыми ножками, пытался дотянуться до своих стоп  пухлыми  ручками,  слишком  короткими  для  этого,  -  телодвижение,  сопровождавшееся  полной   потерей  равновесия и новым взрывом смеха.

Спустившись с последней из каменных ступеней крыльца, мать Сары-Эллен с  интересом и сочувствием смотрела на ребенка.

- Бедный малютка! - сказала она. - И не знает, что потерял и  что  его  ждет. Думаю, мы могли бы немного подержать его у себя -  пока  не  убедимся,  что отец совсем его бросил. - Хочешь к тете Саре, крошка?

Джек-тыковка  обернулся  и,  серьезно  посмотрев  на  ее  доброе  лицо,  протянул к ней обе ручки, и миссис Кобб, склонившись, взяла  его  в  охапку,  точно сноп. Оказавшись у нее на руках, он тут же сорвал с  ее  носа  очки  и  звонко засмеялся. Она ласково отобрала их и снова надела,  а  затем,  усадив  его в подушки стоявшего под сиренью кресла-качалки, взяла одну из его мягких  ручек в свои, погладила ее, быстро задвигала  пальцами  перед  его  глазами,  изображая птичку, и пощелкала ими, словно  кастаньетами,  вспоминая  все  те  многочисленные уловки, к которым прибегала много лет назад, когда развлекала  Сару-Эллен, семнадцати месяцев от роду. 

Сиротка-младенец, без дитятка мать -

На счастье и радость друг другу их дать. 

Ребекка не знала этого двустишия, но ясно видела, что  сумела  добиться  своего.

- Мальчик, должно быть, голоден. Когда его кормили в последний раз?  -  спросила миссис Кобб. - Подождите минутку, я принесу ему утреннего молока, а  потом вы побежите домой обедать. Вечером я поговорю с мужем. Думаю, мы можем  подержать ребенка недельку-две у себя, пока не  увидим,  как  обстоят  дела.  Боже мой! Да конечно же с ним будет не больше хлопот, чем с восковой куклой!  Он, кажется, не привык, чтобы ему уделяли много внимания, а за такими детьми  проще всего ухаживать.

В тот же вечер около шести часов Ребекка и Эмма-Джейн снова взбежали на  холм и, бросившись по тропинке  к  домику,  издали  замахали  руками  добрым  старикам, ожидавшим их на своем обычном месте  -  задней  веранде,  где  они  столько лет проводили вечера в  счастливом  дружеском  общении,  никогда  не  омраченном ни одним неласковым словом.

- Где Джекки? - спросила запыхавшаяся Ребекка, ее голос всегда обгонял  ноги.

- Поднимитесь в мою спальню,  если  хотите  посмотреть,  -  улыбнулась  миссис Кобб, - только не разбудите его.

Девочки тихонько поднялись по лестнице  в  комнату  тети  Сары.  Там  в  складной детской  кроватке,  так  долго  пустовавшей,  спал  Джек-тыковка  в  блаженном неведении о горькой участи, которой совсем  недавно  избежал.  Его  ночная рубашечка и наволочка на подушке были чистыми и пахли лавандой, но  и  та и другая пожелтели от времени, ибо раньше принадлежали Саре-Эллен.

- Жаль, что его  мама  не  может  увидеть  его  сейчас!  -  прошептала  Эмма-Джейн, когда,  с  сожалением  оторвавшись  от  созерцания  пленительной  картины, они, стараясь не шуметь, спускались на веранду.

- Кто знает? С этими Небесами все так запутано, что, может быть, она и  видит, - отозвалась Ребекка. 

Это было хорошее и счастливое лето, и  каждый  день  его  был  заполнен  восхитительными  обязанностями.  В  первый  же  понедельник  после  прибытия  Джека-тыковки в Эджвуд Ребекка  основала  Риверборскую  ассоциацию  тетушек.  "Тетушками" были Ребекка, Эмма-Джейн, Элис Робинсон и Минни Липучка;  каждая  из первых трех обещала работать на гостящего ребенка и  развлекать  его  два  дня в неделю, а  Минни,  которая  жила  далеко  от  Коббов,  взяла  на  себя  обязательство проводить с ним субботние вечера.

Минни отнюдь не была общей любимицей риверборских девочек, и то, что ее  допустили в новую ассоциацию, оказалось следствием  беспрецедентного  порыва  великодушия, хотя втайне Ребекку все же радовала мысль о том, что  поскольку  Минни посвящает свое свободное время ребенку лишь раз в неделю, то не  имеет  права называться  полной  тетушкой.  В  первое  лето  пребывания  Ребекки  в  Риверборо эти две девочки долго и ожесточенно враждовали, но, с тех пор  как  мать сказала Минни, что еще одна стычка повлечет за  собой  наказание  столь  ужасное,  что  на  него  можно  лишь  туманно  намекнуть,  а  Миранда  Сойер  высказалась в том духе, что если ее племянница не может ужиться с  соседями,  то ей  лучше  вернуться  на  уединенную  ферму,  где  никаких  соседей  нет,  враждебные   действия   приняли   замаскированный   характер   и   вежливые,  дипломатичные отношения заменили прежние, примитивные  и  дикарские.  Однако  всякий раз, когда Минни, с ее соломенными волосами, красным носом и глазами,  как у хорька, предавалась  многословным  речам,  Ребекка  вспоминала  старую  сказку и, казалось, видела жаб, выскакивающих у Минни  изо  рта.  Это  было,  право же, очень неприятно, поскольку сама Минни их никогда не видела и,  что  удивительно, Эмма-Джейн тоже не замечала ничего подобного, будучи почти  так  же слепа и в отношении алмазов, постоянно  сыпавшихся  из  уст  Ребекки;  но  Эмма-Джейн не отличалась богатством воображения...

Старую тряскую колясочку нашли  на  чудесном  чердаке  миссис  Перкинс;  чулки и башмаки предоставила  миссис  Робинсон;  мисс  Джейн  Сойер  связала  одеяльце и несколько рубашечек; Тирза  Мизерв,  хоть  и  слишком  маленькая,  чтобы стать тетушкой, выпросила у матери несколько платьиц и ночных  рубашек  и была пожалована грамотой на  зеленой  бумаге,  дававшей  ей  право  катать  Джекки по дороге туда и  обратно  в  течение  часа  под  наблюдением  полной  тетушки. Каждая из тетушек, в соответствии с уставом ассоциации,  могла  два  дня в неделю называть Джекки "своим", и соперничество между ними, когда  они  стирали, гладили и шили для своего обожаемого "племянника", было чрезвычайно  острым, хоть и дружеским.

Не будь миссис Кобб самой  благожелательной  женщиной  на  свете  и  не  оставайся она с Джекки одна в утренние часы  и  вечером,  после  наступления  сумерек, ее, вероятно, раздражали бы ретивые тетушки.

Тем  временем  Джек-тыковка  с  каждой  неделей  становился   здоровее,  энергичнее и веселее. Дядя Джерри тоже присоединился  к  маленькой  компании  обожателей и рабов, чьи сердца волновало лишь одно опасение - не то,  какое,  вероятно,  вообразил  бы  здравомыслящий  и   практичный   человек   -   что  отец-отступник может так и не вернуться, чтобы предъявить  права  на  своего  сына, но, напротив, что он может это сделать!

Наконец наступил октябрь, с его бодряще прохладными днями  и  морозными  ночами,  с  великолепием  пурпурных  листьев  и  золотым  урожаем  созревших  колосьев и тыкв. Ребекка  перешла  на  ту  сторону  реки,  где  располагался  Эджвуд, и шагала через пастбища к дому Коббов, чтобы перед сном  поиграть  с  Джекки. Ее  литературное  творчество  было  до  некоторой  степени  прервано  радостями и обязанностями вице-материнства, и Книга  Мыслей  теперь  не  так  часто, как прежде, извлекалась из тайника под старым стогом сена на  скотном  дворе Сойеров.

Миссис Кобб стояла за дверью, уткнувшись лицом в проволочную  сетку,  и  Ребекке даже издали было видно, что она вытирает рукой глаза.

Сердце  девочки  сильно  забилось  в  пугающем  предчувствии,  а  затем  замерло. Она была словно арфа, которую заставляет  вибрировать  любой  ветер  эмоций, будь то чужое горе или ее собственное.

Она бросила взгляд на тропинку, за изгиб  каменной  стены,  красной  от  листьев увившего ее плюща, - тропинку, пересекавшую большую дорогу,  которая  вела к железнодорожной  станции.  Там.  только  что  поднявшись  на  холм  и  готовясь исчезнуть за гребнем, шагал незнакомый мужчина, крепкий и  высокий,  с торчащими из-под соломенной шляпы кудрявыми рыжеватыми волосами.  Рядом  с  ним шла какая-то женщина, а на его плече с  самым  сияющим  и  торжествующим  видом, такой же веселый, каким был в каждый час своего пребывания в Эджвуде,  ехал Джек-тыковка!

У Ребекки вырвался крик, в  котором  материнская  тоска  соперничала  с  безнадежной ревностью. Затем  она  рванулась  вперед  и  побежала  вслед  за  исчезающим за горизонтом трио.

Миссис Кобб торопливо открыла дверь и окликнула девочку.

- Ребекка, Ребекка, вернись! Ты не должна вмешиваться в то, во что  не  имеешь права вмешиваться. Если бы можно было что-то сказать или  сделать,  я  сделала бы это.

- Он мой! Он мой! - восклицала Ребекка. - По крайней мере, ваш и мой!