Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

этого. В детском саду мне сказали, что Макси еще не привезли, так что мне пришлось возвращаться с пустыми руками. Я вернулся в дом миссис Баас как раз в тот момент, когда там появилась женщина, чтобы поговорить с хозяйкой. Эта женщина, которую я упоминаю в своем дневнике как мисс Тини, оказалась членом нелегальной католической организации. Она уже увезла от миссис Баас двоих детей в безопасное место и приехала сообщить ей, что за ней заедут на следующий день, в пятницу, чтобы отвезти ее саму в безопасное место. Мы объяснили ей нашу ситуацию, и она пообещала оказать нам помощь и поддержку. Пока я пишу это, выяснилось, что эта женщина – настоящая героиня, которая спасла наши жизни, в том числе и жизнь Макси. Она из тех, кто рождается один на 10 тысяч и кого нельзя купить ни за какие деньги.

Мирьям Леви, секретарь, Вестерборк

Понедельник, 6 сентября 1943 года

Моя дорогая, сегодня так называемый понедельник перед отправкой, и после обеда у всех есть свободное время, чтобы собрать свои вещи. То настроение, которое здесь царит, трудно описать. Все дело в том, что в прошлую пятницу комендант сообщил Dienstleiter[241] о том, что где-то около первого ноября лагерь будет расформирован. Четыре транспорта предназначены для отправки в Освенцим, и оберштурмфюрер объявил, что заключенные из других лагерей также отправятся в Освенцим. Один транспорт будет отправлен в Терезиенштадт, один – в Виттель. Направляющиеся в Терезиенштадт поедут в вагонах для скота. Из Барневельда в Терезиенштадт. Лагерь Вугт тоже должен быть расформирован. Другими словами… ликвидация остатков голландского еврейства. Это следствие решения Гиммлера очистить Западную Европу от евреев. А теперь новость, которая по своей значимости заслонит собой все остальные: оставшиеся из списка для «палестинского обмена» (примерно 300 человек с необходимыми документами) отправляются вместе с крещеными, эквадорцами, парагвайцами и всеми, кто там еще есть, в Mitteldeutschland[242]. Куда именно, пока остается неясным.

Моя дорогая, у меня не хватает душевных сил, чтобы передать тебе, что я чувствую, потому что все наблюдают за мной, интересуясь моей писаниной. Сегодня – почтовый день, и нам разрешается написать только две открытки или одно письмо. Я уже написала свой лимит открыток, так что эти заметки уже не имеют к ним никакого отношения.

Забавный инцидент. Польский еврей пошел в регистратуру, где хранятся его официальные документы, чтобы взглянуть на свои бумаги. «Какого гражданства у вас документы?» – «Парагвай». Искали, искали изо всех сил… но в секции Парагвая не нашли никаких его следов. Весь реестр был пересмотрен сверху донизу. В конце концов его документы нашли… но это были эквадорские документы! Этот человек на самом деле забыл, какое у него [куплено] гражданство[243].

Понедельник, 13 сентября 1943 года

Моя дорогая, я сейчас должна написать тебе письмо, когда вокруг меня установится мертвая тишина, чтобы я могла сосредоточиться и собраться с мыслями, поскольку в шумных бараках это невозможно. С тех пор как я узнала о своем отъезде, я сотни раз собиралась написать тебе и даже придумывала фразы, чтобы выразить свои чувства, но спустя некоторое время я начинаю испытывать совершенно другие ощущения. Как я тебе неоднократно повторяла, в один момент ты держишься достаточно сносно, а в следующий уже готова сорваться.

Утром в шаббат я получила письмо от своего босса, которое стало для меня настоящим откровением. Я была совершенно деморализована, потому что в тот момент у меня имелось очень четкое представление о том, что на самом деле значит уйти в неизвестность, не зная, попадет ли в тебя бомба или, когда немцам будет грозит поражение, ты можешь быть уничтоженным каким-то другим способом. И все же я все еще верю, что мы сможем продержаться то короткое время, которое потребуется. Однако потом… Сколько времени должно пройти, прежде чем их светлости решат нашу судьбу?

И независимо от того, будешь ли ты интернирован в Центральную Германию (говорят, что лица по «палестинскому обмену» едут именно туда) или же тебя посадят в Auschwitzreservaat[244], когда война закончится, потребуются еще месяцы, чтобы снова выбраться оттуда. Это значит, что мне придется ждать еще дольше, чтобы воссоединиться с тобой. И когда я думаю, что война может закончиться буквально через неделю после того, как мы отсюда уедем… И вот что гораздо важнее: когда я уеду отсюда, а война закончится и мне удастся раздобыть почтовую марку, чтобы сообщить тебе о моем местонахождении, у меня все еще будет оставаться надежда на то, что ты сможешь меня найти. О боже!..

Сейчас я пишу уже относительно спокойно, потому что сегодня утром узнала, что для лиц из «палестинского списка» есть отсрочка на несколько недель. И хотя я прекрасно понимаю, что подобные слухи и заявления бессмысленны, я цепляюсь за них, потому что эти несколько недель могут все изменить.

Филип Механикус, журналист, Вестерборк

Вторник, 14 сентября 1943 года (пять часов утра)

Сегодня мне был вынесен приговор, без какого-либо предупреждения. Комендант сам составил окончательный список, не оставляя какой-либо возможности моему защитнику вмешаться в этот процесс. Я принимаю это решение с большим хладнокровием, в твердой уверенности, что смогу снова увидеть свою семью и своих друзей. Сердечная благодарность всем моим друзьям, в том числе из Вестерборка, которые позаботились о том, чтобы сохранить меня в добром здравии. Я забираю с собой прекрасные воспоминания о них. Сил всем вам! Надеюсь снова увидеть вас. ФИЛИП МЕХАНИКУС

(Позже в тот же день, вечером)

Мой приговор пока еще не приведен в исполнение. С помощью нескольких друзей я аккуратно упаковал все свои вещи: два одеяла в простыне, перевязанные бечевкой, рюкзак, набитый одеждой, пакет с консервами, один пакет со свежими продуктами, коробку яблок и груш и немного чая из столовой. Все же предстоит долгое путешествие. Я написал свои последние слова прощания со своей семьей и друзьями на открытке, в которой указал, что я сменил адрес. Под «новым адресом» после прочерка я написал: «Я его не знаю». Я решил поступить именно так. Я попрощался со всеми своими друзьями и знакомыми в бараке, пожав двадцать, тридцать рук. Один сосед по комнате, которого временно назначили носильщиком, отвез мои вещи к поезду на тележке, за исключением сумки с едой, которую я перекинул через плечо.

После каждой пары шагов на пути к поезду – очередное рукопожатие. Затем я переложил все свои вещи с тележки на тачку и, вопреки правилам, остался стоять на платформе в ожидании людей из бывшего Еврейского совета или Antragstelle[245], чтобы узнать, могу ли я изложить свое дело Шлезингеру[246]. Шлезингер уверял, что меня не отправят транспортом. Однако комендант лагеря составлял список невзирая на лица, поскольку ощущалась нехватка человеческого материала, и тот, у кого не было действующей «печати» или же кто не был занесен в список тысячи[247], должен был покинуть лагерь. Именно этого хотел Великий инквизитор. Несколько известных фигур в лагере, которые уже практически стали здесь старожилами, также были внесен в список на отъезд. Пока я стоял в ожидании, они прошли мимо, и мы пожали друг другу руки. Первыми ко мне пришли бывшие члены Еврейского совета: «Мы работали над этим всю ночь. Мы собираемся продолжать свои усилия».

– Я намерен сбежать. Я не собираюсь ехать в этих вагонах для скота.

– Вряд ли стоит делать это без подготовки. Лучше все же использовать законные способы. Все будет хорошо. Давайте посмотрим, вот вагон 48.

Через десять минут появился доктор Оттенштейн из Antragstelle, симпатичный, в очках, с кислым выражением на сморщенном лице, одетый в соломенно-желтый пиджак, и заявил: «Подождите здесь минутку. Я сейчас вернусь».

Десять минут спустя он вернулся вместе со Шлезингером, который был одет в черный камзол, кожаные штаны и высокие сапоги. Взгляд понимания. Он сует мне в руку записку с предложением следовать за санитаром в секцию регистрации. Кроме моего имени в записке также значится: «Причина: По приказу оберштурмфюрера», и стоит печать «Администрация лагеря» вместе с подписью Шлезингера, которая представляет собой извилистую линию…

Жизнь – это