Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

другим – например, размышлениями о том, как следует действовать, чтобы спасти мир. Если бы я мог знать, как дальше станут развиваться события, я бы проявил больше интереса к их разговору.

Печально опустив головы, мы пошли обратно в наш лагерь под Большой акацией, но, пройдя половину пути, столкнулись с группой людей.

Это были заключенные. Представь себе, Прозерпина, металлический брус, от которого отходят цепи с кандалами. По обе стороны бруса, медленно двигавшегося вперед, шло равное количество пленников со стальными браслетами на щиколотках. Их было человек двадцать, а сопровождали эту колонну четверо стражников, и тот, что возглавлял шествие, ехал верхом. Мы сразу поняли, куда они направляются: этим заключенным предстояло стать жертвами серебряного рудника. Поскольку они двигались нам навстречу, мы столкнулись лицом к лицу. В те минуты я был так разгневан и так жаждал мести, что со мной не могла бы равняться сама Тисифона[60].

– Ты здесь главный, правда? – спросил я всадника на коне и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Освободи их и не вздумай мне перечить, потому что сегодня мое терпение на исходе и я не потерплю и слова возражений.

Несмотря на мои слова, он попытался открыть рот. И надо тебе сказать, Прозерпина, что мне даже не пришлось отдать приказ: Ситир горела желанием действовать. Она применила прием из арсенала ахий: вцепилась всей пятерней в морду лошади с такой точностью, что животное упало на землю без сознания, но целое и невредимое. Я выхватил у упавшего всадника палку и отлупил его с такой яростью, какой он, возможно, и не заслуживал. Увидев эту сцену и большие косые кресты, вытатуированные на груди и на спине Ситир, остальные трое стражников бросились врассыпную, как воробьи при виде кота.

Куал и Сервус освободили пленников от кандалов, и те не могли поверить своей неожиданной удаче. Одни принялись танцевать, другие обнимались со слезами на глазах, словно братья, нашедшие друг друга после долгой разлуки, а большинство упало на колени, вытянув раскрытые ладони вверх, закрыв глаза и подняв лица к небесам, вознося благодарность разнообразному сонму божеств в громогласных молитвах. То была картина истинного счастья! И ликовали они не зря: их только что спасли у самых ворот царства Аида на земле.

Таков был результат нашего доброго дела. К несчастью, Прозерпина, я уже говорил тебе, что наш поход на серебряный рудник оказался неким подобием комедии-ателланы. Так вот, пьеса на этом не закончилась.

Я выбрал в качестве трибуны большой камень и поднялся на него.

– Единственным недостатком людей, который оскорбляет всех богов, является неблагодарность, – заявил я освобожденным пленникам. – Слушайте меня внимательно, и я объясню, как вы можете использовать жизнь, подаренную вам богами.

Я объяснил им, какая смертельная опасность угрожала Африке и всему миру, и потребовал, чтобы они следовали за нами в лагерь у Большой акации.

Самым обидным, Прозерпина, было то, что они не стали ни соглашаться с моим предложением, ни возражать мне. Эти люди просто не послушали меня. Когда они увидели стражника, сброшенного с коня на землю и избитого его собственной палкой, они набросились на беднягу с палками и камнями в руках, сорвали с него одежду и сами в нее нарядились. Закованные в кандалы пленники оказались не старыми рабами, а самыми отъявленными преступниками. Когда я решил вмешаться, они все обратились против меня.

– Пошел ты в задницу Баала со своей войной против подземных войск! – орали те, что меньше других стеснялись в выражениях.

И поскольку я еще пытался убедить их сражаться на нашей стороне, они вооружились самым древним оружием. В этой пустыне почти ничего не было, кроме камней, зато уж их было превеликое множество. На наши головы обрушился настоящий каменный ливень. Сервус и Куал бросились наутек, а Ситир подбежала и обняла меня, словно живой щит. Но к этому времени ахия уже покорила мое сердце, и честь патриция велела мне защищать женщину от нападения.

Как часто, Прозерпина, подлость соседствует с нелепостью. Темный Камень Ситир Тра пришел в движение, и темная патока начала покрывать ее кожу, чтобы защитить ахию от ударов. Однако я настаивал, желая защитить ее, а она пыталась закрыть меня, и мы никак не могли распутать наши руки под нескончаемым градом камней.

– Что ты делаешь?! – воскликнула она. – Дай мне прикрыть тебя!

– Нет! – возражал ей я. – Моя мужская гордость обязывает меня защищать тебя!

Тем временем на нас обрушился такой шквал камней, что нам понадобились бы сотни щитов, чтобы от него укрыться. И наконец Ситир приняла самое разумное решение: она сжала одной рукой мой затылок и заставила бежать впереди себя. Так мы и скрылись от града камней, которым осыпали нас люди, обязанные нам своей жизнью и свободой.

* * *

Очень скоро мы оказались в тени Большой акации.

Перипатетики[61] – это «прогуливающиеся». Их называли так, потому что они слушали лекции философа, прохаживаясь по двору академии. Они шагали в поисках истины, а я совершил поход по пустыне в поисках изначального элемента, необходимого для открытия любой истины, – людей. Не стоит и говорить, что моя экспедиция не достигла своей цели: пользы от нее было мало.

К нам присоединился только жалкий отряд Торкаса. Горе-разбойники и их родственники сидели у костра и с радостью поглощали наш жалкий провиант. Никакого толку от них не будет. Увидев меня, Эргастер спросил, не следует ли нашему маленькому войску занимать позиции, но моя способность мыслить иссякла, мое тело покрывали ссадины и синяки, и я был глубоко разочарован. Как мог я в таких условиях направлять наши войска, какими бы маленькими они ни были, и командовать ими?

– Отложим битву до завтра, – предложил то ли Сервус, то ли сам Эргастер, точно я не помню. – Мир не перевернется от того, что его спасут днем позже.

Я так устал, что только кивнул в ответ, но не успел удалиться в паланкин.

Неожиданно вернулся Бальтазар Палузи! Я так обрадовался, что обнял его, как равного себе, как обнимают друзей.

– Клянусь бедрами Минервы! – воскликнул я. – Да это сам Бальтазар Палузи!

Он принял мои выражения восторга совершенно равнодушно и не ответил на мои объятия, но главное другое – он снова был с нами. Палузи рассказал, что в пути он передумал, решил вернуться и велел своим охотникам идти дальше без него.

Село солнце, и день подошел к концу. Одни люди нервничали, а другие пребывали в глубоком раздумье, потому что эти два состояния свойственны людям в ночь перед битвой. Я велел принести в