Мокруха - Джон Ширли

Прентис встал, разогнулся и побрёл к стеллажам с микроплёнками. Тело его взывало о пище, а мозг стенал о кофе. Но ему требовалось удостовериться. И немедленно.

Через несколько минут он устроился за соседним столиком, просматривая на экране проектора старую газету. Плёнка была прескверного качества, пестрила пятнами, увеличенными частицами пыли и чем-то вроде мушиной ножки.

Variety, начало 1970-х. Фото Сэма Денвера на вручении награды в области документального кино, в Гильдии продюсеров. Вероятно, последний случай появления этого человека на публике.

На снимке красовался представительный мужчина с немного высветленными волосами, в отличном костюме. Лет ему можно было дать не более сорока. Он казался моложе, чем на снимке из Этих загадочных голливудских вечеринок.

Прентис извёл ещё десять минут на поиск энциклопедии телевизионной истории в разделе ностальгической литературы. Денверу там был уделён краткий абзац.

Даты рождения составители не указали — единственный случай во всём справочнике. Там значилось лишь: Рожд. (?). Последняя фраза сообщала: женился на вдове немецкого промышленника Альберта Штутгарта в 1946 г.[52], на момент составления данной статьи бездетен.

Это был он.

И что? У парня наверняка неограниченный доступ к лучшей еде и пластической хирургии. Может, он на фото 1920-х казался старше, чем был. Однако, глядя на фотографию, Прентис почувствовал угрюмую уверенность. Отвратительное ощущение... узнавания.

Он решил ещё раз проверить микроплёнки. А вдруг там найдётся статья про тот эпизод с растлением малолетних? Если повезёт, удастся выяснить имена опекунов девочки...

Прентис в третий раз надавил на кнопку звонка. Маленький домик с испанской черепичной крышей, облицованный штуком. На крыльце в ящичках растут герани-заморыши.

Изнутри проблеяли:

— Нулана, выкладывай, с чем припёрся!

И затем деланным мультяшным голоском:

— Нуланавладывайсчепёрся!

Дверь распахнулась. Появилась женщина с попугаем на плече и подозрительно нахмурилась. Ей было лет шестьдесят с небольшим. Волосы выкрашены в странный серебристо-синий цвет, излюбленный некоторыми старушенциями, лицо добродушное, мешковатые глаза — зелёные, точно перья попугая. Женщина носила муу-муу[53], расшитое алыми и синими цветочками. На правом плече старухи сидел ярко-зелёный попугай, кося на Прентиса недружелюбный глаз.

— Всё, что я могу сказать, молодой человек, это что лучше бы вы мне ничего не пытались всучить, — проскрежетала женщина. — Ничего мне от вас не нужно.

— Вы миссис Грисволд?

Она почесала попугаю шейку.

— Я не привыкла отзываться на миссис. Я Лотти Грисволд. Что вам угодно?

— Вообще-то... — А что ей сказать? Открыться? С затаённым вздохом он избрал способ, который представлялся ему перспективней остальных. Ложь, смешанная с правдой. — Я писатель. Верней, сценарист. Меня зовут Том Прентис. Я, э-э, хотел бы написать сценарий биографической картины о вашей племяннице Венди Форрестер.

— Она умерла. Венди умерла! Разве вы этого не выяснили?

— М-м, нет. А когда она умерла?

— Через год после тех чудесных летних каникул, разрази их. Вы это и сами могли бы узнать. Я не дура. Я вам без контракта больше ничего не расскажу.

— Что?!

— Вы меня слышали. Вы хотите получить историю. Вы знакомы с теми, кто согласен за неё заплатить. Я задолжала памяти бедного ребёнка! Я обязана получить за её историю хоть немного.

Прентис чуть не расхохотался, заслышав это выдержанное в духе крендельковой логики рассуждение. Но заставил себя ответить:

— Ясно. Ваша история сгодится для кино. Но мне недостаточно... мы не знаем, соберёт ли фильм кассу...

— Как может не собрать кассу фильм о двенадцатилетнем ребёнке, доведённом до самоубийства развратным телепродюсером? Верите иль нет, а несчастное дитя покончило с собой.

Прентис аж отпрянул от удивления. Он ничего не читал о самоубийстве в той статье. Но ведь это случилось позднее...

— Вы что имеете в виду — верите иль нет?

— Я так думаю, эти уроды убили их обеих.

— Обеих?..

— Мою сестру и её дочку, ясен пень!

— Ясен пень! — подтвердил попугай. — Ясен пень!

Прентис почуял в дыхании женщины водочный перегар. Старушенция облокотилась на дверной косяк и скосила голову на попугайский манер. Взгляд её ожесточился.

— Венди была моей племянницей, но я её любила, как родную дочь. И я не верю всей этой чухне насчёт того, что Сьюзен убила себя, найдя Венди мёртвой. Да Венди бы в жизни не подняла этот дробовик! Она была совсем маленькая! Она даже не знала, с какого конца его заряжать. — Громко фыркнув, старуха добавила: — Полиция поверит во всё что угодно, если её подмазать как следует.

— Вы полагаете, что её убили.

— А как же иначе?! Она проходила терапевтический курс. Она стала рассказывать про этих мерзавцев, Денверов...

— Вы знаете, что именно с ней сделали? Я хочу сказать, ничего же в точности не доказано. Доктор...

Старуха наставила на него покрытый пигментными пятнами палец.

— Я вам больше ничего не скажу, пока контракт не подпишем. Вы думаете, я ничего не знаю про то, как у вас там всё заведено? Знаю! Я сама сценарий написала! Ну, часть. У меня блокнот исписан! У меня будет агент, адвокат и... — Женщина пощёлкала пальцами. — Так-то, мальчик мой!

Прентис обречённо кивнул. В Лос-Анджелесе сценарий найдётся у всех, владеющих английским, и у некоторых, не владеющих. Он подумал, что заслуживает такой диатрибы. Он же ей умышленно и своекорыстно солгал.

— Если хотите, пойдёмте выпьем и обсудим сделку!

— Э-э, нет, спасибо. Я... пришлю своего агента.

Может, подослать к ней Блюма?

— Я не хочу показаться настойчивой, но история...

— Я вас прекрасно понимаю, вы, э-э, вполне в своём праве.

Он решил, что выяснил достаточно. То, что сперва показалось параноидальным бредом старой одинокой сумасшедшей, вполне могло совпасть с истиной.

— Я с вами свяжусь.

— Вы уверены, что не хотите выпить?

— Нет-нет, спасибо.

Он попятился, нацепив на лицо улыбку, и чуть не полетел вверх тормашками, споткнувшись о перильца. Повернулся и слетел с крыльца, как оглашенный. Он слышал, как старуха что-то кричит ему вслед, но не разобрал, что именно, пока попугай любезно не продублировал:

— Жопоголовый мудак!

Деловой центр Лос-Анджелеса

Гарнер стоял на шумном, мрачном тёмном углу. Он ждал, пока прозвонит таксофон.

От кодеина Гарнер немного закосел, но ему было приятно. Кодеин, который он получил с утра в службе социальной помощи, немножко скрашивал испытанное в очереди за бесплатной едой и медпакетом унижение. Рассказы полностью соответствовали действительности: с людьми там обращались, будто с собаками. Ничего странного,