Мокруха - Джон Ширли

дырка, и вместе с тем будто бы нарочно пробитой в двухуровневом полу. Эвридика полагала, что дыры в стене и полу оставлены здесь специально, чтоб они с Митчем их обнаружили.

Поэтому она твердила себе, что не должна играть по их правилам и подсматривать, что творится на нижнем этаже. Это было нелегко. Она заткнула пальцами уши и попробовала отключиться, отсекая большую часть шумов. Но сквозь затычки долетали смех и стоны, подобные розам и шипам, растущим на одном и том же стебле. Эвридика услышала чей-то жалобный вопль.

— Не кладите его на меня, не кладите его на меня, не!...

И кто-то другой спокойно сказал:

— Вложите их в его раны.

Потом звуки одышки... и струящейся мочи... И треск медленно ломающихся костей. И дикий, булькающий визг.

Эвридика расплакалась, пытаясь заглушить звуки, долетавшие снизу. Стянула с кровати матрас и положила его на дырку в полу, но всё равно продолжала слышать ослабленные вопли. Она крепко прижала ладони к ушам и закружила по комнате. Ей казалось, что от бритвенно-острой несправедливости творящегося у неё сейчас лопнет и разлетится голова.

Её взор остановился на дыре в стене. Она поспешила туда и опустилась на колени, постучала по стене ладошкой.

На сей раз он ответил.

— Эври?

Голос Митча показался ей далёким и безучастным, словно из телевизора.

Она распласталась по стене, прижав ухо к отверстию и скосив голову так, чтобы они могли разговаривать.

— Ты слышал выстрелы? Ты не думаешь, что?..

— Я видел, как они забавляются с пушками.

Она задохнулась от горя. Её не собирались спасать. А почему бы, собственно, должны? Вечно одно и то же. Она знала, что её собираются использовать. Так же, как использовала её мама, когда учила пойти в пункт раздачи социального пособия и выклянчить ещё немного еды и денег у глупых белых жирдяев. Она всю свою жизнь была телесной игрушкой, которую передвигали с места на место и зачем-то использовали. Так всегда было. С какой стати её кто-нибудь примется спасать?

Но в ней поднялась ярость, подобная шипению рассерженной кошки, и заставила задуматься над способами бегства. Она принуждённо спросила:

— Ты говоришь с этим Палочкой-Выручалочкой, как раньше, Митч?

— Да. Да. Я его спрашивал. Я ему сказал, что не хочу... — Он идиотски захихикал. — Не хочу, чтобы меня превратили в одного из этих уродов. Он сказал, что, не исключено, однажды я стану кем-то вроде Больше Чем Человека, а может, и нет, талант или есть, или его нет... и мы узнаем, когда настанет время... я теперь думаю, он просто издевался надо мной... Он вроде бы даже и не со мной говорит. Такое впечатление, что мыслями он где-то в другом месте. Он однажды заговорил со мной по-немецки, но, чёрт, должен же этот типчик знать, что я по-немецки ни в зуб ногой...

— Митч... Ты его спрашивал обо мне?

— Он отмалчивается. Но они скоро нас используют. Я знаю. Я чувствую определённый ритм...

— Они тебе выдают Награду?

— Мозгосироп? Ненадолго. Они нас берегут.

Есть и ещё один выход, подумала она.

— Митч, а если они отвлекутся, могли бы мы убить их, прежде чем?..

— Может, и так. Я бы хотел, чтоб мы покончили с жизнью вместе. Разве это не прекрасно?

— Что?!

Он продолжал охрипшим голосом в приливе энтузиазма:

— Можно было бы удушить друг друга, рассчитав всё так, чтоб каждый придушил другого в одно и то же мгновение. Это нелегко, потому что кто-то может повалиться навзничь раньше... Тогда, может, сгодится что-нибудь острое... у меня есть несколько осколков...

— Митч, ты что мелешь? Ты пытаешься их околпачить? Это затем ты так говоришь?

— Если бы удалось пробиться сквозь стену и добраться друг до друга...

— Митч, заткнись! Просто заткнись! Умоляю!

Он мгновение молчал, потом сказал:

— Я подожду. Я буду тут, на кровати, пока тебе не полегчает.

Она услышала, как он переворачивается, и заскрипели пружины кровати.

Потом снизу донёсся жалобный крик. Она подумала, что чувствует руками вибрацию этого вопля в половицах.

Уоттс, Лос-Анджелес

Это была чья-то квартира — он понятия не имел, чья. Сюда его приволокла Гретхен, и он накурился так, как едва ли хоть раз в жизни прежде. Чья-то квартира, почти столь же ободранная и голая, как Хардвикова. Правда, она оказалась немного просторнее, и тут уцелела плитка.

В квартире сидела четвёрка детей. Гарнер поначалу относился к их присутствию весьма абстрактно. Четверо негритят, одному на вид едва годика три, спят (или делают вид, что спят) на матрасе, брошенном на голый пол, а Гарнер, Гретхен и отец негритят, если он был тем, кем назвался, смалят крэк в зоне, некогда отведённой под кухню. Время от времени детали происходящего начинали уплывать от Гарнера, но потом возвращались, если он не курил: пол проваленный, стены жёлтые, свет из кухонной зоны играет на туповатых лицах чёрных детей, пока те тянут друг на друга единственное одеяло.

Гарнер снял наличку с единственной оставшейся у него кредитки Visa, и теперь они проживали эти деньги. Средства у него почти закончились. Как долго всё это продолжается? Как долго он гонится за неуловимым приходом? Стоял поздний час ночи. Он с трудом различал в полумраке собственные конечности. Он несколько раз робко попытался остаться с Гретхен наедине, попробовал трахнуть её стоя в ванной, но, конечно, даже кончить не сумел. И не стал с нею спорить, когда девушка заявила, что нет смысла тратить время на еблю, если можно смальнуть косячок.

И зелье его снова не взяло. Оставалось надеяться на следующую попытку. Он почти конченый человек. Измотанный, истощённый, без денег, чтобы закинуться ещё порцией снадобья. Сколько там у него осталось? Двадцать баксов, что ли? Может, когда деньги кончатся, он сумеет вырваться от этих паразитов... вот что-то лопочет желтоглазый мужик средних лет, временами, абсолютно без повода, разражаясь ругательствами, точно больной синдромом Туретта, бросая на Гретхен сальные взгляды, лапая её пальцами, похожими на сосиски... Он и десяти футов не мог пройти, чтоб эта сволочь за ним не увязалась. Мерзкий урод Хардвик угнал его грузовичок... наверное, бомбит за деньги или просто обдирает, чтобы всё продать на запчасти, деталь за деталью...

Остатки курева выветрились из его головы, оставив напряжённую жёсткость в нервах и томительное, родственное похоти, ожидание следующей затяжки, как бы незначительны ни были уже шансы получить награду. В нём разверзалась саднящая яма депрессухи, он чувствовал себя