Мокруха - Джон Ширли

что при службе соцпомощи отирается так много мошенников — это единственный способ отомстить. Местечко это так провонялось аферами, что Уильям Ф. Бакли[54] всепонимающе-презрительно фыркнул бы. Гарнеру выдали паёк, он немного поел, а остаток припрятал про запас.

Он стоял на грязной, затянутой смогом улице, под фривейной развязкой. Спускался вечер. Монолитные бетонные плиты над головой Гарнера чуть подрагивали под тяжестью фырчащих фур. Он переминался с ноги на ногу. Таксофон располагался рядом с киоском по продаже хот-догов, но Гарнер ждал, пока Джеймс отзвонится. Между делом он вспоминал про фривей, обрушившийся в Окленде при землетрясении 17 октября[55] — думал, как поначалу медийщики поспешили отрапортовать о «героической взаимовыручке» пострадавших, а потом выяснилось, что на самом деле по развалинам рыскали мародёры, грабившие погибших и раненых. Вспомнил исповедованную им женщину, которую пришпилило к дверце перевёрнутой машины. Он увидел тогда, как из оклендских трущоб выползли двое, взобрались, перелезая по телам, к месту, где лежала женщина, вырвали у неё сумку и драпанули — да ещё и наступили на сломанную ногу несчастной, завидев Гарнера. Он размышлял об этом с олимпийским спокойствием, которым обязан был кодеину. Он полз по обломкам собственной жизни, разрушенной незримым для остальных землетрясением. Он полз, полз и выполз из котельной, и его нашла какая-то полицейская. Вызвала службу спасения.

Так получилось, что рядом был офис социалки...

Таксофон прозвонил. Джеймс.

— Мистер Гарнер? Привет. Я... Я не дозвонился до того парня, Сайкса, но оставил на автоответчике сообщение, что вы просите его переслать немного по Western Union и всякое такое.

— Попробуй снова его вызвонить. И скажи, пускай продаст моё имущество. Может взять себе сорок процентов.

Гарнер был уверен, что Сайкс поможет. Сайкс был его должником. Он пробежался по мысленному списку людей, из которых можно выдавить денег. Его брат, с которым он, впрочем, почти не общался, перешлёт сотню-другую. Его друг Ларри... а вот тут надо быть поосторожнее. Ларри сам бывший наркоман, обратившийся в религию, и если он заподозрит, что Гарнеру нужны деньги на крэк, то не даст ничего.

Нет. Наверное, нет. Ларри знает, что Гарнер уже давно завязал. Всё же лучше будет пообщаться с ним через посредника, иначе Ларри уловит в его голосе кодеиновые нотки.

— Вы как, в порядке, мистер Гарнер? — спросил Джеймс.

— Конечно. — В порядке? Что за глупая шутка. — Конечно. Я... попал в передрягу, мне сломали несколько рёбер, перебили переносицу, я забинтован в нескольких местах. Такое бывает. Меня ограбили. Я искал Констанс в крутом квартале...

— О чёрт!

— Э?

— Я совсем забыл вам сказать, что Констанс звонила! Она звонила. Как я мог забыть? Иисусе!

Гарнер фыркнул.

— Она звонила. — Всё равно что похоронку получить. Грёбаный ублюдок заставил её позвонить домой, чтобы сбить со следа полицию, а потом убил. — И она сказала, что всё в порядке, а искать её не надо, так?

— Э... не совсем. Она передала, что жива. Вот и всё. А потом повесила трубку. А, и ещё ваш брат звонил в тот же день. Поздравлял вас с днём рождения.

— Ага, я очень рад. — Депрессия накатила, как приливная волна. — Послушай... мне правда нужны деньги. — Он всё просчитал. Нужно только сторониться барыг, кокаиновых шлюх, «земляничек» и прочей шушеры. Купить себе ящик виски, затариться двойной упаковкой хорошего крэка, запереться в комнате и выжечь себе кишки за пару дней. Пары дней должно хватить, чтобы сдохнуть.

— Понимаю, мистер Гарнер. Я всё устрою.

— Отлично. Я утром проверю Western Union.

Ночь он без кокса как-нибудь протянет. У него осталось ещё немного кодеина. Паёк можно обменять на ликёр. Конечно, на крэк тоже можно. Тут всё время так меняются. На крэк или герыч. Может, на сорок долларов крэка за сто долларов пайка. Надо подумать.

— Спасибо, Джеймс. Услышимся.

Он потянулся было повесить трубку и задержал руку над рычагом. Что-то не так. Почему я не могу её повесить?

Кодеиновый наркоз понемногу проходил.

А, и ещё ваш брат звонил в тот же день. Поздравлял вас с днём рождения.

Его рука затряслась, и он приложил трубку к уху.

— Джеймс!

Нескончаемый гудок. Так гудят нервы под кодеином. Дрожащими пальцами он потыкал в нужные кнопки, вызвал аламедский коммутатор, нетерпеливо дождался, пока телефонистка томно выпытает, согласен ли Джеймс оплатить ещё один разговор.

— Мистер Гарнер? Вы что-нибудь забыли?

— Джеймс... когда мой брат звонил? Как ты сказал?

— На ваш день рождения. Он сказал, что это ваш день рождения.

— Джеймс... теперь подумай внимательно, это важно. Констанс звонила в тот же самый день?

— Ага. И в то же время. Я почему запомнил — её звонок наложился на звонок вашего брата, и ей пришлось подождать на удержании. А когда я вернулся, она уже повесила...

— Два дня назад? Она звонила два дня назад?

— Ага.

Его день рождения. И день, следующий за днём, когда он опознал тело.

Он вспомнил, как на пути из морга коп счастливо откровенничал: дескать, тело Констанс единственное, от которого уцелел хоть палец. В кои-то веки получится опознать...

Ах ты ублюдок. Ах ты грёбаный сукин сын. Пидор отрезал его дочурке палец и оставил среди крошева чужих останков, но, ЁБАНЫЙ ЖЕ ТЫ ГОСПОДЬ НАШ ИИСУС БЛЯДСКИЙ ХРИСТОС, МОЯ ДОЧЬ ЕЩЁ МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ ЖИВА!!!

Санта-Моника

В тот же затянутый смогом ранний вечер Эфрам раскинулся в лежанке на заднем дворе, надвинув на глаза панаму и защищаясь желтоватыми очками от клонящегося к западу солнца. Он вёл дневник. Констанс прикорнула рядом на стульчике.

Эфрам писал:

...я не могу избавиться от ощущения, что затеял какую-то странную игру сам с собой, игру, которой нет названия. Возможно ли, что меня привела сюда судьба? Предчувствие, что из этого гадюшника в Малибу восстанут те, кому должно и суждено стать моими последователями? Неужели звёзды меняются, предсказывая мою победу над Денверами? Тёмные Созвездия начинают раскрывать свои секреты, Знаки Негативного Зодиака говорят со мною. Вновь обращусь я к Ницше периода максимального расцвета его таланта и нижеследующую цитату приведу по памяти, демонстрируя тем самым, сколь хорошо изучил Ессе Ното: как становятся сами собою[56] великого мыслителя:

Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чём-то чудовищном — о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести, о решении, предпринятом против всего,