Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России - Гарриет Мурав

уничтожение евреев претворяется в сюжеты не так, как этого ждет западный читатель, то есть не через рассказ об особых страданиях евреев и об уникальной возможности восстановления их жизни в государстве Израиль. При этом разнообразные и разнородные тексты, о которых шла речь в этой главе, не просто следуют стандартному советскому нарративу, создававшемуся как евреями, так и неевреями. В романе Гроссмана о войне «За правое дело», продолжением которого стала «Жизнь и судьба», разработана альтернативная поэтика скорби. У Дер Нистера и П. Маркиша объект повествования, являющийся производной от советского социализма, расщепляется под нажимом массовых убийств. Дер Нистер особенно активно пользуется библейскими образами, чтобы связать уничтожение евреев в 1940-е годы с безвременным трансцендентным историческим процессом. У Гроссмана, Маркиша и Бергельсона сам по себе процесс записи текста – в форме стопки листов, надписи на стене или написанных от руки свидетельств – приобретает собственную страшную, мучительную реальность.

«Речь уже не служила людям», – произносит нарратор в «Жизни и судьбе». Свидетель Бергельсона подобен вывеске, текст которой прочесть невозможно. Бергельсон, Гроссман и Дер Нистер (есть и другие) пытаются спасти еврейскую историю от забвения; они задаются вопросом, как может художник вести речь о страшном насилии, не превращая насилие в предмет эстетического удовольствия; из долгих лет молчания и замалчивания они взывают к нам, читателям. Бергельсон, который утверждает, что свидетельство – это перевод; Гроссман, который рисует в воображении жалость, дотянувшуюся до нас из газовой камеры; Дер Нистер, который знает, что раны остаются незалеченными, – все они используют литературу как форму действия, которое можно предпринять за гранью смерти и забвения – как собственных, так и тех, кого уничтожили немцы.

Часть II

Послевоенное восстановление

Введение

Берлин, 1946 год. Эрика Гамбург, еврейка, выжившая в концентрационном лагере, сообщает советской военной администрации о местонахождении известного военного преступника, одного из создателей газа «Циклон Б». Его арестуют, по ходу дела предотвратив нелегальную продажу тонны сахарина, в которой также замешаны британские и американские офицеры. Один из американцев, бывший местечковый еврей, а ныне – бизнесмен из Нью-Йорка, не видит ничего зазорного в том, чтобы вести дела с нацистом. Военный преступник оказывается не более и не менее как отцом Эрики, неевреем Гуго фон Гамбургом. Когда нацисты пришли к власти, он не препятствовал тому, чтобы его жену-еврейку убили, а дочь отправили в лагерь. Пережив войну, Эрика, бывшая чемпионка по плаванию и представительница высших кругов берлинского общества, отказывается от всех старых знакомств и привилегий, возвращается к еврейским корням (подписываться начинает как «Эстер») и становится ярой сторонницей советского образа жизни. Только в советской зоне оккупации, с новыми советскими друзьями, которые говорят на идише и для которых в их еврействе нет никакой лагерной стигмы, она ощущает, что может начать новую жизнь: для Эрики «мир родился заново». Так выглядит не слишком убедительный сюжет романа на идише Н. Забары «Хайнт верт гебойрн а велт» («Сегодня рождается мир»), опубликованный в советском журнале на идише «Советиш хеймланд» (1965) и три года спустя переведенный на русский язык [Забара 1968].

Берлинский роман Забары частично основан на его собственных впечатлениях: после войны он работал в Берлине в составе советской военной администрации. Забара (1908–1975) вырос в бедности, в 1930-е служил в советской армии, учился в Институте еврейской культуры (при Украинской академии наук), ставшем продуктом развития идиша в СССР. В 1950 году был арестован за «предательство родины»: он распространял сионистские материалы на идише и иврите. Отсидел в Магадане четыре года из десятилетнего срока, в 1956 году получил разрешение вернуться в Киев.

В «Сегодня рождается мир» использованы расхожие клише советской литературы. Сюжет о ребенке, «героически» предающем отца или мать, заставляет вспомнить знаменитую и совершенно реальную историю Павлика Морозова, который донес в органы на отца. Ленина Забара изображает в агиографических тонах: Эрика выживает в лагере лишь потому, что черпает силы в его портрете – он приравнен к чудотворной иконе. В романе прославляется советская национальная политика: показано, что лишь в Советской России (в данном случае – в советской зоне в Берлине) возможно возрождение еврейской культуры. Забара основывается на советской трактовке холокоста: на Западе евреи сидели в лагерях, в СССР – шли служить в армию. Как и во многих советских литературных, да и иных художественных произведениях, смысл слова «сегодня», что следует из названия, это способность сделать первый шаг в светлое будущее. Расхожий советский китч соседствует в романе с еврейской темой, в рамках которой подчеркнута важность идиша и иврита.

Среди прочих работ Забары – «Галгал хахойзер» («Вечное колесо», в русском переводе «Колесо вертится»), где изображается жизнь евреев в Провансе и Испании XIII века. Роман публиковался частями с 1972 по 1975 год, полное издание вышло в 1979-м, перевод на русский – в 2004-м. В «Вечном колесе» подчеркнуты образованность, утонченность и высокий общественный статус евреев-сефардов раннего Нового времени: среди персонажей – врачи, поэты, философы, ученые, переводчики и купцы. Они сами распоряжаются своей жизнью, пишут научные и литературные труды на иврите, при том что помимо этого говорят на многих европейских языках. В широкую панораму романа вошли многие исторические фигуры, в нем описано рождение идиша. В одной красноречивой сцене, явно рассчитанной на советскую аудиторию носителей идиша, появляется чужак из России, молодой еврей, который говорит только по-русски – русский назван языком «рабов», – а на иврите знает лишь несколько слов из молитвы «Услышь, Израиль». В своих исторических романах и романах о холодной войне Забара в назидательном ключе рассказывает читателю о вреде ассимиляции и подчеркивает, что у евреев свое особое национальное сознание.

Произведения Забары, равно как и многих других авторов-евреев послевоенного периода, писавших как на идише, так и на русском, остались почти незамеченными в западной научной литературе. Такое пренебрежение в определенной степени объясняется культурной политикой, проводившейся в годы холодной войны по обе стороны Атлантики. США и СССР соперничали в вопросе о том, кто лучше защищает права национальных меньшинств; как следует из романа Забары, в СССР официально считалось, что еврейская культура переживает расцвет лишь на территориях, находящихся в сфере советского влияния. Обе стороны прибегали к традиционному нарративу об уничтожении и восстановлении; разница состояла в том, где именно это восстановление произойдет, на Западе или в СССР. Западный нарратив о холокосте, как это показано у С. Фридландера, вращался вокруг пассивности и героизма, катастрофы и восстановления. В нем евреи по большей части показаны пассивно, их ведут, как овец на