Агапея - Булат Арсал

Оксану Владимировну оставили в больнице, хотя с местами было в самом деле туго и коек не хватало даже раненным во время прошедших боёв горожанам. Ей и самой было крайне неуютно находиться среди людей, отчасти пострадавших в том числе и от рук её близких. Агапея навещала каждый день, кормила и старалась не заговаривать с больной и несчастной женщиной о её прошлой жизни.

Конечно, в таком возрасте матери любят в разговорах вспоминать детей, гордиться их достижениями или талантами, расхваливать их похожесть на одного из родителей, но Оксане Владимировне всё это оставалось лишь для собственного, внутреннего пользования. У вас есть семейный альбом, в нём фотографии родных, любимых, близких, родителей, детей, внуков. Вам хочется показать это вашим гостям, просто соседям, зашедшим на чашку чая вечерком, ведь в этих альбомах — ваша жизнь с вашими радостями, событиями, этапами жизненного пути… И тут вы понимаете, что ничего из того, что внутри альбома, показывать нельзя. А лучше вообще уничтожить, чтобы не навлечь на старости лет на свою голову проклятья окружающего тебя народа. Альбом сжечь нетрудно… Память стереть невозможно… Особенно если она оставила глубокие рубцы на сердце и вконец испоганила душу.

Агапее было не легче. Она наверняка теперь знала, что мама-бабушка до конца пыталась доказать дочери ошибочность рокового выбора. Антонина Георгиевна пыталась из последних сил и возможностей уберечь Агапею от этой семьи и уже наверняка знала, что дочка по собственной воле, даже с радостью и торжественно, под марш Мендельсона уходила в логово людоедов и вампиров, как сакральная жертва времён раннего язычества, когда ради задобрения злых духов люди отдавали самых красивых дочерей племени. Бабушка старалась, но все её радения оказались тщетны, закончившись надрывом, апоплексическим ударом и параличом. Антонина Георгиевна умерла в борьбе за дочь, и сердце Агапеи теперь получило метку-шрам на память до конца жизни.

Кто-то мудрый сказал, что слёзы — это солёные дожди, проливающиеся в душу и жгущие её. Однако они жгут душу не солью, а оттого, что наполнены горькими воспоминаниями.

Глава вторая

Ни через день, ни через неделю Павел не смог увидеть Агапею. Его взвод, оставив в расположении старшину Петровича, повара и пару «инвалидов» с чирьями на заднице и гвоздём в пятке, в полной боевой и с запасом провианта выступил в район Волновахи на укрепление позиций местной комендатуры, откуда начали поступать нехорошие новости о прорывах диверсантов. Рагнар остался в Мариуполе командовать двумя взводами на блокпостах города. Провожая Костина, вручил тому свой командирский бинокль с пожеланием вернуться живым и не сломать оптику. В противном случае обещал Пашке свернуть шею и не пускать в увольнение до взятия Киева.

Сам Волновахский район был освобождён примерно в одно время с Мариуполем, но туда, в отличие от приморского города, «гостинцы» продолжали прилетать, хоть и не регулярно, но с шумом и приличными разрушениями.

Многие местные жители, успевшие прирасти шкурой к украинской власти и заразившиеся духом антирусской пропаганды, покинули свои дома и усадьбы, что позволяло местной комендатуре располагать в них прибывающих военных как в пунктах временной дислокации (ПВД). Ситуация в районе действительно была напряжённой, и блокпосты нуждались не только в усилении личным составом, но и в дополнительных укреплениях оборонительных сооружений в местах позиционирования.

Бойцы волновахской «коменды» имели опыта в боях не меньше, чем сослуживцы Пашки Костина и Бологура. Они успели проползти свои километры пузом под пулями на различных направлениях фронта и были собраны из остатков некогда полнокровных стрелковых полков Народной милиции ДНР начала СВО. Этот участок был уж слишком рыхлый с точки зрения обороны и весьма лакомый, если рассматривать в бинокль трассу Донецк — Мариуполь, соединяющий центр фронта с южными флангами в Запорожье и на Херсонщине. Узковат был этот отрезок рокады и весьма привлекателен с тактической точки зрения для противника, готового любой ценой выйти вновь к берегу Азовского моря и отделить юг Республики от самого Донецка.

Расположились все в двух соседних домах, огороды которых, к слову сказать, были засеяны картофелем, луком, морковью, чесноком и чем-то из бахчевых: то ли гарбузами, то ли кавунами…[37] Хозяев хоть и не было, но земля в этом не виновата, и было бы досадным недоразумением и близоруким упущением со стороны соседей не засеять самый плодородный чернозём в мире, каким является почвенный покров Новороссии. К концу июля молодой картофель уже стал появляться на столе вместе с молодым чесноком и толстыми перьями зелёного лука. Всё это было хорошей добавкой к местному салу и борщам, которые не отказывались сготовить для бойцов местные стряпухи. Чего не сделаешь для родных защитников, особенно если работа щедро оплачивается то продуктами, то просто деньгами.

К приезду мариупольских командачей некоторые особо истосковавшиеся по мужской ласке волновахчанки успели подженить на себе наиболее податливую на половой разврат часть боевого подразделения, которая начала жить согласно неписаному армейско-штатскому укладу: служба службой, но баба, как и пулемёт, постоянной смазки требуют. Знакомая история на войне, когда боевые потери блуждающих туда-сюда войск сама жизнь возмещает новой порослью мальчишек и девчонок, рождённых зачастую одной матерью от нескольких солдат не только разных национальностей, но и противоборствующих армий. А в этой войне одно не обидно: что те, что эти — всё русские…

* * *

Пашка по известным причинам не относился к партии блудливых примаков, разместившихся под пышными боками полувдов и полусолдаток. Ему было даже неудобно представить, если бы Агапея прослышала о существующих здесь нравах. Конечно, читать мораль тут не приходится: на войне всякое прощается, но пусть уж совесть каждого бойца, забывшего о жене или невесте, проводившей его на фронт и ставящей с каждой оказией свечку в церкви, сама за себя скажет. А можно ли положа руку на сердце судить людей за их мирские и даже плотские слабости на крайнем рубеже между жизнью и смертью? Сколько этой жизни на войне осталось? Никто не знает. Везде сплошное провидение, перст рока и промысл судьбы. Не погибает не тот, кто ловчее и умнее, а тот, кому просто повезёт. А дальше бесконечная чёрная мгла, которая, по мнению одних, заканчивается ярким светом новой небесной жизни или, по мнению других, наполняется сотнями червей и опарышей, пожирающих гниющее тело. Нельзя судить солдата за минутное проявление страсти к зовущей к себе женщине на этом самом краю бездны. Это жизнь, и от неё брать надо всё, что она