Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

Они сидели в ресторане больше часа, потом вышли в ночь и пошли по пустынной, окаймленной деревьями дорожке — узкому зеленому островку на краю широкого шоссе. Впереди, насколько хватал глаз, уходила в темноту прямая бесконечная вереница желтых фонарей на столбах, таких же высоких, как деревья. Дорожка была безлюдна, на пустых скамьях не было ни души. Ник и Валя медленно шли рядом, изредка перебрасываясь словами; ее рука легко лежала на сгибе его локтя. Время от времени по шоссе проносился раскатистый грохот — это бронетранспортеры спешили к центру на полночную репетицию. В промежутках, когда стихал лязг и стук, ярко освещенное шоссе опять становилось пустынным. Ночь была холодная, и Валя слегка вздрагивала, чуть-чуть сжимая пальцами его руку выше локтя.

— Уже очень поздно, — сказала она. — Мне пора домой. Я живу совсем недалеко отсюда. Спасибо за приятный вечер.

— Вечер был чудесный.

— И, может быть, он отвлек ваши мысли от того самолета на Вену? — мягко спросила она.

Ник помолчал, потом кивнул головой.

— Я рада, — проговорила Валя и добавила с оттенком огорчения и наивной грустной откровенности: — А я, наоборот, думала о нем все время.

Как отнесется Гончаров к этой подстроенной Ником встрече с Валей, станет ли еще более замкнутым, и вообще есть ли какая-либо связь между тем, что он видится с Валей, и холодностью Гончарова — Ник не знал, да, впрочем, это ему было теперь безразлично. Он очень злился на всех за свое одиночество, а Валя была единственным человеком, у которого нашлось для него время. Он испытывал к ней благодарность, но на другое утро с таким же нетерпением стал справляться, нет ли ему письма, и был так же удручен, узнав, что ничего нет. Он приехал в институт, настроенный воинственно, ожидая от Гончарова чего угодно, только не виноватого смущения, с которым тот подошел к нему перед началом работы. Гончаров, по-видимому, даже затруднялся начать разговор, подыскивая слова, но затем внезапно сказал:

— Чувствую, что должен извиниться перед вами. Я совсем вас забросил в последние дни, пока моя… — он заколебался, ища подходящего слова, — моя гостья… Видите ли, моя гостья уже уехала. Исследования показали, что ей сейчас не грозит опасность. Она очень боялась, хотя не признавалась в этом никому, кроме меня. Во время войны она проявляла удивительное мужество, но ведь известно, что худшие пациенты — это врачи. — Он нахмурился, явно недовольный собой. — Это моя теща, — отрывисто сказал он и продолжал уже совсем откровенно: — Единственный близкий ей человек — это я, она потеряла всю семью: и мужа и детей. Мы редко переписываемся, иногда говорим по телефону, но, когда одному из нас плохо, он зовет другого. Когда-то только она одна знала, что у меня в душе, и только я знал, как она тогда страдала. В то время мы могли говорить откровенно только друг с другом. Поэтому мы очень близки. Она уехала к себе в Харьков на работу, и никто, кроме ее начальника, не знает, что она поехала в Москву без всякой надежды вернуться домой. Понимаете, я хочу, чтобы у нас с вами не было недоразумений.

— Я понимаю, — кратко сказал Ник, по примеру Гончарова не придавая значения тому, что Гончаров впервые сам упомянул о своей жене, хотя это косвенное упоминание порождало множество вопросов, тем более что, по глубокому убеждению Ника, ни одна женщина никогда не жила в этой столь прозаически обставленной квартире, без занавесок на окнах. Где же и когда он жил с ней и почему ему так трудно говорить обо всем, что связано с его браком?

— Так вот, — продолжал Гончаров, — я хочу спросить вас, свободны ли вы в субботу вечером? У меня опять соберутся друзья, и я очень хотел бы, чтобы вы пришли тоже.

Ник обещал, и они принялись за работу, но оба чувствовали некоторую скованность. Гончаров заставил себя сказать больше, чем ему хотелось, а у Ника было такое ощущение, словно ему позволили заглянуть в глубину чужой души, а он так и не понял, что там, в этой глубине. Злость, которую он носил в себе, стала затихать, она уже не распространялась на Гончарова, он злился только на себя и Анни.

На письменном столе, за которым работал Ник, стоял телефон, и это решало проблему, как поговорить с Валей, не подкарауливая ее при посторонних. Ему стоило лишь набрать ее добавочный номер. Сознание, что в любую минуту он может услышать дружеский голос, уменьшало его тоску по Анни. Он уже не совсем одинок.

Он подождал до конца дня, когда позвонил ей, она сказала, что сегодня вечером занята.

— А завтра?

— И завтра тоже. — Ник чувствовал, что она чуть-чуть улыбается. — Мне очень жаль, — добавила она.

— Вы теперь всегда будете заняты? — спросил он. — Потому что я ведь здесь не навсегда.

— Я знаю, — сказала Валя. — Я думаю об этом очень часто.

— И продолжайте думать, пожалуйста, а я позвоню вам через несколько дней.

Однако, когда он, выждав два дня, снова набрал ее номер, она явно обрадовалась, услышав его голос, но сказала, что, к сожалению, сегодня тоже занята.

Он положил трубку. Быть может, она дает понять, что между ними стена? — мелькнуло у него в голове, но тут же он совсем забыл о Вале, потому что слово «стена» вызвало у него совершенно неожиданное представление: не камень, не железная решетка, а электрическая стена против некоторых сильно проникающих частиц, которой Гончаров огородил свой прибор. То, чего нельзя остановить, можно по крайней мере сделать неощутимым — таков был принцип этого устройства. Нежелательные частицы свободно проникали сквозь эту стену, но электрический импульс, возникающий при их прохождении, служит сигналом для прибора ничего не регистрировать в момент их прохождения. В мире физики это называется схемой антисовпадений, в человеческой душе этому соответствует действие сдерживающих центров при слове «нельзя».

Ник понял, что уже много дней его преследует мысль, что если в приборе Гончарова есть уязвимое место, то его надо искать в конструкции электрической стены — и только там. Если эта стена содержит слишком большое электрическое напряжение, она уничтожит те самые частицы, которые обладают наибольшей энергией, — подобно не в меру усердной службе государственной безопасности, которая в своем безудержном стремлении поддерживать видимость порядка не только карает явную государственную измену, но и борется против любого проявления интеллектуальной жизни.

— Я уверен, что избыточного напряжения тут нет, — утверждал Гончаров. Но через секунду он из чувства справедливости добавил: — Разумеется, очень легко попасть в такую ловушку и даже не заметить этого, тем более что мы проектировали это для определенного устройства, а потом вносили множество изменений, забывая каждый раз делать поправки. — Он испытующе поглядел на Ника и, озабоченно нахмурясь, спросил: — А что, вы нашли что-нибудь такое, что вызывает эти подозрения?

— Пока нет, — признался Ник. — Но поскольку мы стараемся обнаружить такие мелкие и нечастые явления, то я хотел бы видеть более подробный расчет, чем тот, что мне показывали.

— Сказать по правде, более подробного у нас нет. — Подойдя к доске, Гончаров быстро сделал приблизительный расчет допускаемых ошибок в существующем устройстве. Ответ получился в его пользу, но расчеты сошлись еле-еле, и он был вынужден признать, что у Ника все же есть основания затронуть этот вопрос. Он, видимо, был серьезно озабочен. — Человек, который проектировал эту часть прибора, сейчас в горах. Но Валя помогала ему в разработке схемы, а Антонов работал по конструированию прибора. Насколько я понимаю, вы с ним знакомы. Он один из тех, кто конструировал интегратор.

Ник потратил целый день, чтобы найти правильный, с его точки зрения, подход к проблеме. Несколько раз ему пришлось совещаться с Валей; еще недавно он искал любой возможности поговорить с ней наедине, но сейчас был так поглощен своим делом, так стремился найти какой-то ответ, что ее помощь была для него важнее всего остального.

Он с головой ушел в решение этой задачи, она не давала ему покоя ни днем, ни ночью, ни за едой, ни во время прогулок. Он никогда не брался за карандаш в бумагу, прежде чем не проникался проблемой настолько, что ее решение само складывалось у него в уме целиком, если не считать мелких деталей. Он терзал проблему, уносил ее с собою домой, разглядывал со всех сторон, ощупывал, переворачивал и так и этак, стараясь придать ей простейшую, но и самую точную математическую форму. Даже если ему удастся выяснить, что в эксперименте Гончарова имелось избыточное напряжение, он докажет только, что Гончаров не вправе исключать возможность ошибки, но и такого сомнения достаточно, чтобы подвергнуть проверке результаты опыта.

В пятницу утром Ник наконец свел всю задачу к уравнению с четырьмя неоднородными членами с убывающей амплитудой. Он вызвал Валю, велел Грише Антонову принести маленькую счетную машину и объяснил им, что остается сделать.