Призрак Мими - Тим Паркс

Тим Паркс

Призрак Мими

Царства мысли, философии и духа разбиваются вдребезги,

когда сталкиваются с тем, чему нет имени, со мной.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Моррис легонько пробежал кончиками пальцев по шелковистому на ощупь бордюру кофейного цвета изразцов от Валентино. Это было, в сущности, единственное место в квартире, где он чувствовал себя счастливым. Особенно хороши были, на его взгляд, подставка из полированного ореха под мыльницу теплого бежевого оттенка и такая же вешалка для белых пушистых полотенец, столь разительно отличавшиеся от грубых, как терка, полотнищ, какими приходилось пользоваться в детстве и юности. Кроме того, в это святилище редко долетали звуки радио, телевизора и пронзительные голоса из соседних квартир большого дома – хитрая уловка современных строителей, своего рода незапланированный отдых. Здесь он мог бриться в душевном покое, любуясь твердой линией своего подбородка, идеальным цветом щек, – точно на полпути между молодостью и зрелостью – аккуратной стрижкой по-прежнему густых волос – над прозрачной голубизною глаз… и мечтать о жизни, в которой все было бы иначе.

Главная ошибка, конечно, – Паола.

Расправив узел галстука под порозовевшим подбородком, он обошел ванну, утопленную в пол подобно маленькому бассейну, и остановился у окна в изящной двойной раме из нежно-желтой сосны. Наслаждаясь простыми движениями, гладкостью стали оконной ручки, свежими запахами смолы и краски, он открыл фрамугу, щелкнув задвижкой. Однако на вороненом металле пылали – о ужас! – следы ржавчины… Надо – непременно заявить об этом строителям. Моррис поскреб вздутия ухоженным ногтем. Вот так: не успеешь налюбоваться роскошью – интерьера, как обнаруживаешь в нем грязь, порок, какую-нибудь издевательскую мелочь, и понимаешь, что нельзя расслабляться ни на минуту. Моррис пригляделся внимательнее. Подрядчик явно приволок эту дрянь от дешевых поставщиков. И ведь верно рассчитал, подлец – разве разглядишь каждый пустяк во время краткого осмотра, до которого милостиво допускают клиента, – прежде чем огорошить его заявлением, что претендентов на квартиру тьма тьмущая, и лучше расплатиться прямо сейчас (притом наличными!). Увы, остается признать: тут его обвели вокруг пальца, и кто – деревенский жлоб, ловчила. Ладно, надо смириться с этим фактом, принять его к сведению. И больше не тешить себя мыслями, будто все хорошо, когда на самом деле все из рук вон плохо.

Потому что с Паолой не может быть ничего хорошего.

Вернув задвижку на место, Моррис отметил тусклую серость зимнего рассвета и задержался взглядом на унылом силуэте «элитного» многоквартирного дома по соседству. Дом возводил тот самый подрядчик. На участке, который, как клялся и божился этот прохиндей всего полгода назад, останется чарующей сельской далью. Содрогаясь от дуновения холодного воздуха, Моррис заставлял себя смотреть, растравляя душу своим маленьким поражением, очередным фиаско попытки постичь итальянскую душу. Завладеть состоянием – еще не все, надо уметь его сберечь. Как, наверное, гордится собой этот тип всякий раз, когда грузовики грохочут по улице, как тешится унижением Морриса!

Как бы там ни было, погода в самый раз для Дня поминовения: изморось и туман. Церемония выбора одежды, что всегда так нравилась ему; семейство в сборе, вереница автомобилей на кладбище, цветы, сладкая боль при виде фото Массимины на фамильном склепе. Моррис любил традиции. Ему импонировало, что обряды обрамляют жизненный путь, задавая определенный ритм. Папочка, само собой, никогда не навещал розовый куст, под которым упокоился прах матери. В следующий раз, как Моррис поедет в Англию, он специально посетит могилу – показать старику, что такое настоящая цивилизация и хорошие манеры.

Закрыв окно, Моррис задержался, чтобы еще раз взглянуть на себя в зеркало. Пиджак от Армани, галстук от Версаче, рубашка от Джанфранко Ферре – безукоризненная элегантность. – Но теперь, когда появилась возможность обзавестись всеми этими чудесными вещами, стало понятно, что этого еще не достаточно. Необходимо гораздо больше. Искусство, культура и чувство собственного достоинства; нужно жить среди людей, которые признают эти духовные ценности и пестуют их в своем кругу. Вот потому его брак и обернулся такой нелепой, такой трагической ошибкой. Если вечером останется время, надо заехать к Форбсу…

– Паола! – Моррис вышел в коридор. – Паола, уже половина девятого!

Ответа не последовало. Он заглянул в спальню. Жена – уютно раскинулась под пуховым одеялом. Туго завитые каштановые волосы разметались по розовой подушке. Но не было в ней светлого детского простодушия покойной сестры. Не говоря уже о том, что Массимина в недолгие золотые дни их романтического побега всегда была на ногах с утра пораньше.

Он присел на край кровати и принялся разглядывать женщину, с которой так оплошно соединил свою судьбу. В конце концов, надо же хоть в чем-то находить отдушину. Иначе остается только заделаться еще одним подкаблучником, добытчиком денег для безмозглой бабы, а та пусть вытворяет что хочет. Наконец Паола, не открывая глаз, спросила:

– Как, ты сегодня не на работе, Мо?

Моррис терпеть не мог, когда его так называли.

– Sono i morti. День поминовения.

– Giusto, вот именно. Так чего ты поднялся? Нам же ехать на кладбище только в районе одиннадцати. Залезай в постельку, побалуемся.

– Надо еще расплатиться за цветы для Массимины, – сухо ответил он. – И потом, завтра у тебя последний экзамен.

– Господи, муть какая! Ну иди же сюда, Мо, сделай мне как вчера. Я так соскучилась… – Паола заурчала и изобразила вульгарный жест.

Стараясь подпустить в голос заботливых ноток, Моррис пробормотал:

– Перед экзаменом каждый час идет за день, не пришлось бы тебе завтра пожалеть.

Паола рывком села в постели. Соски, проглянув сквозь тончайший кремовый шелк ночной рубашки, напомнили Моррису шоколадные трюфели, которые двадцать лет назад мать клала ему в рождественский чулок. Груди Паолы были меньше, чем у Массимины, но тверже и, надо признать, изящнее. Состроив недовольную гримасу, она протянула руку за пачкой «Ротманс», щелкнула зажигалкой из полированного серебра. Эта ее привычка, вкупе со страстью к дискотекам, вызывающими панковскими тряпками и придурковатыми, хотя вполне приличными по местным меркам приятелями, находилась, как теперь сознавал Моррис, в жестоком противоречии с теми представлениями о достойной жизни, которые вдохновляли его долгие годы.

Его папаша тоже курил «Ротманс».

– Ну так что?

– А, не пойду на экзамен, и все дела.

Моррис набрал в грудь воздуха, собираясь возмутиться. Как можно губить – будущую карьеру из-за глупого страха перед последним экзаменом?

– Знаешь, Мо, ну на кой мне сдался этот диплом по архитектуре? Соображаешь? – Паола – кокетливо склонила голову к плечу. – Деньги у нас уже есть, факт. Через месяц-другой Mamma, хочешь не хочешь, отправится вслед за Мими к старому ангелу. У тебя будет твоя фирма, и поплывем по волнам.

«Старым ангелом» она называла довольно помпезное изваяние, украшавшее семейный склеп.

Поморщившись от такого цинизма, Моррис счел своим долгом заметить, что деньги деньгами, и они, разумеется, не помешают, но работа архитектора позволит самоутвердиться в этой жизни.

– Ох, Моррис, какой же ты зануда! – Паола зашлась своим хрипловатым, покровительственным смешком.

Моррис подумал, что его раздражает больше всего не сам факт, что жена курит, а манера, в какой она это делает – наглое пижонство, гнусное позерство сопливых стиляжек из фильмов. Не это ли так восхитило его папочку, когда они ездили в Англию? Хотелось верить, что сам он никогда не опустится до того, чтобы терроризировать людей подобным образом.

– Я ведь тебе уже говорила, – продолжала она, – что в школе из кожи лезла и в университет поступила только ради того, чтоб выбраться из нашего провонявшего дома, сбежать подальше от мамы с ее дрянью от моли и полированным хламом. И архитектурный факультет выбрала лишь потому, что в Вероне его нет, и я на четыре дня в неделю укатывала в Падую, где можно оттянуться как следует. А теперь иди наконец сюда, снимай эти дурацкие тряпки и полезай ко мне в норку.

Морриса снова передернуло от пошлости происходящего, хоть за последнее время ему доводилось выслушивать и большую вульгарщину. К примеру, когда они с женой занимались любовью (что до сих пор ему скорее нравилось и порой даже заставляло удивляться, до чего он хорош в этом деле; только после неизменно накатывала тоска, торопливо гнавшая его под душ), – так вот, в такие минуты – Паола изрыгала лавину самых чудовищных непристойностей. Неужели кто-то может получать удовольствие от такой похабщины?