Призрак Мими - Тим Паркс

После трехмесячного курса интенсивной терапии Mamma так и не поправилась, оставшись наполовину парализованной. Тем временем Бобо явочным порядком вступил во владение винным заводиком. Моррису же после нескольких ожесточенных перепалок Цыплака с Паолой было предложено открыть скромное коммерческое представительство фирмы в городе. Разумеется, ему следовало бы отказаться. Цены и маркетинг отнюдь не были его коньком. Тонкий ум эстета чужд торгашеской суеты. Моррис мог бы стать превосходным фотографом или модельером, или театральным критиком. Но робкий соглашатель в его душе не позволил ответить «нет». Возможно, оттого, что второй половиной своей души Моррис всегда стремился стать тем, кем он не был. Чтобы злобный самец папаша любил его и гордился им так же, как милая мамочка. А еще он мечтал сделаться итальянцем, полноправным членом настоящей местной семьи, отчего его необъяснимо тянуло даже к угрюмому Бобо. Да-да, придется этому мальчишке либо стать таким, как нужно Моррису, либо расплачиваться за то, что он не таков.

В итоге Моррис получил офис на четыре квадратных метра в центре города и задание найти новых клиентов для фирмы, о которой до сих, в сущности, пор ничего не знал. Все это случилось полгода назад.

Захлопнув дверь перед носом яростно лающего пса, Моррис очутился в тесном и мрачном помещении. Все здесь нагоняло тоску: канцелярские шкафы по моде сорокалетней давности; компьютер на дешевеньком офисном столе серо-стального цвета; мутные окна с видом на пару грузовиков среди обшарпанных деревьев; полки со справочниками по виноделию и стопка рекламных буклетов. Тираж так и не разошелся с семьдесят третьего года. Моррис, войдя в дело, первым долгом перелистал английский перевод текста, который с ходу огорошивал ничего не подозревающих клиентов пассажами вроде: «Дитя суровой почвы и прославленных сортов виноградной лозы, этот нектар альпийских предгорий неизбежно восхитит самых утонченных ценителей своим гармоничным букетом и упоительно нежным ароматом». Однако предложение заново переписать опус натолкнулось на нескрываемый скепсис. Фирма имела лишь жалкую горстку покупателей за границей, и англичан среди них не нашлось вовсе, так что переиздание не оправдывало затрат. Буклеты остались пылиться на полках, не востребованные никем и никому не нужные. Единственной более или менее свежей деталью обстановки был низкопробный настенный календарь, презент от братьев Руффоли, чья фирма поставляла бутылки. На порнографических картинках образцы их продукции размещались в интимной близости к тому, в чем мужчины, как принято считать, видят главный источник наслаждений. Над дверью же в разливочный цех, как раз напротив календаря, висело скромное пластмассовое распятие. Оба предмета Моррис находил одинаково безвкусными.

Прикинув, что в его распоряжении примерно полчаса, Моррис включил компьютер и принялся просматривать дискеты, найденные в верхнем ящике стола. Увы, с электронной техникой он был не в ладах, да и не пробовал никогда научиться как следует. Поэтому, найдя наконец нужный файл, «Зарплата и пособия за 1990 год», Моррис не сумел его открыть. Это было просто возмутительно: член семьи по определению должен иметь свободный доступ к информации такого рода. Еще один файл на следующей дискете обещал подборку данных по теме «Fornitori – uva/vini», но и туда войти не удалось. В самом названии «Поставщики – виноград/вина» было нечто, неприятно озадачивающее. Моррис в растерянности уставился на мерцающий неприятным – зеленоватым светом монитор. Судорожное подмигиванье курсора ничуть не ободряло, а скорее гипнотизировало. Поставщики?..

– Ciao, – услышал он вдруг.

Моррис развернулся на вертящемся стуле. В дверях стоял бледный и тощий юнец.

– Ciao, – дружелюбно откликнулся Моррис, – benvenuto. Как жизнь? Заходи, дорогой.

– Сегодня выходной, – констатировал Цыплак Бобо. – И это не твой офис.

– Пришлось взять работу на дом. Сложно продать товар, когда ничего о нем не знаешь. Я тут навел справки насчет большого заказа и хочу выяснить, справимся мы или нет.

– Так спроси у меня, – буркнул Бобо.

Он прошел внутрь, присел на край стола и выключил компьютер. Моррис с удивлением отметил, что парнишка напряжен, руки у него чуть ли не трясутся. Это наблюдение непонятным образом вновь пробудило симпатию к Цыплаку.

– Не хотелось свалять дурака, – пояснил он. – Сам понимаешь, всякий раз бегать к тебе за справкой… У тебя своих забот полно. – Далее он вкратце повторил то, что произносил уже не раз: как он восхищен деловой хваткой Бобо и как полезно получить воспитание в семье бизнесменов. Ему же, Моррису, до сих пор приходится многое узнавать с азов. Бобо как будто слегка оттаял.

– Сколько нужно этим твоим клиентам?

– Четыре тысячи ящиков, – не моргнув глазом, ответил Моррис. – Для сети английских магазинов «Доруэйз».

– Четыре тысячи… Столько нам не потянуть, пожалуй.

– Я в курсе. Ну, а если прикупим на стороне?

– У нас правило: никогда не разбавлять свое чужим. Это политика фирмы.

Моррис одарил компаньона лучезарным, в меру пристальным взглядом, давая парню полминуты на разворот.

– Ну да, – вздохнул он. И затем, поддаваясь внезапному желанию завоевывать доверие, предлагая дружбу (почему бы им не подружиться, ведь не чужие, в конце концов), Моррис вдохновенно – благо, настал один из тех моментов, когда он любил воображать себя избранником фортуны, с наивной щедростью рассыпающим окрест блестки гения, – стал расписывать свои планы.

Дескать, ты же знаешь, Бобо, сколько иностранцев-нелегалов шляется по городу. Готовых взяться за любую, самую паршивую, самую низкооплачиваемую работу, да? Притом далеко не все они какая-нибудь немытая шантрапа, скажем, сенегальцы – вообще полный блеск, наверняка у себя дома были средним классом. Честные, работящие ребята, голова соображает как надо. И вот, если мы наймем потихоньку десяток-другой таких типов на подхват, разливать по бутылкам и паковать в ящики, а бурды можно прикупить у кого угодно – смотри, ведь вся страна по горло в вине, которое пить некому, – тогда я точно смогу размещать заказы на британском рынке. Там людям совершенно без разницы, что они пили вчера, чем зальют глаза завтра, понимаешь, о чем я толкую? А если кто пронюхает, не беда – эмигранты как появятся, так и исчезнут, попросту растворятся в воздухе.

Но ровно посередине своего спича он осознал: Цыплак уверен, что его хотят разыграть или попросту надуть. На лоснящемся от угрей мальчишеском лице любопытство мешалось с подозрением.

– Ты же их видел на улицах? – спросил Моррис, переведя дух.

– Ну да, certo. Пристают то с зажигалками, то с пиратскими кассетами, то еще какую дурь пытаются впарить.

– Так вот, я думаю, мы должны им помочь, – внушительно подытожил Моррис. И добавил, со всей нелицеприятностью намекая на их первую встречу, когда Мими привела его в дом Тревизанов как будущего жениха: – Видишь ли, я и сам здесь чужой. Уж я-то знаю, каково оно, когда местные вечно в чем-нибудь тебя подозревают.

Он, не отрываясь, смотрел в рыбьи глаза богатенького отпрыска. Взгляд этот, как следовало уяснить Бобо, был полон неприкрытого вызова.

Глава третья

Синьора Тревизан сидела в инвалидном кресле на колесах. Уголок рта у нее непрерывно подергивался. Этот тик раздражал Морриса. Вдобавок мучила проблема: за что взяться ему? Нести увесистый венок или катить кресло? Но тогда могут подумать, что цветы покупал не он, а Паола. Людской невнимательности, как известно, нет предела. Иногда это может оказаться даже полезно, чаще – совсем наоборот.

Туман сгустился и перешел в дождь; кладбищенская автостоянка была забита. Антонелла бездарно копошилась, пытаясь снять кресло с тормоза; проклятую колодку заело. И Бобо, похоже, никак не мог выудить пульт управления от своей «ауди-100» из карманов модельного пальто. Тут Морриса озарило: шагнув вперед, он спросил:

– Позвольте? – и водрузил венок на колени синьоре. – Мне кажется, вам было бы приятно положить эти цветы своей рукой на могилу Мими.

Затем, не пытаясь угадать, что выражает перекошенный рот – гримасу злобы или теплую улыбку, Моррис наклонился и разблокировал тормоз. Если бы твердолобая матрона с первого раза согласилась принять его в семью, Мими не постиг бы такой ужасный конец. И не было бы дурацкой регистрации в бюро (Массимина ни за что не согласилась бы на меньшее, чем венчание в соборе), а стало быть, ни инсульта, ни могилы, которую надо навещать. Ах нет, тогда они бы все вместе чинно шествовали под руку, неся букетик хризантем старому синьору Тревизану, который скончался лет пятнадцать назад.

Толпа вливалась в ворота со статуями, закрывшими лица в знак печали, и самонадеянной надписью «RESURRECTURIS» [3] над аркой. Одетая с иголочки публика медленно проплывала под черными парусами зонтов, деликатно приглушенные голоса произносили положенные соболезнования. За воротами портики радовали глаз строгостью линий и мягкостью красок. Стенные ниши расцвели венками; в воздухе носилось легкое эхо от шарканья шитых на заказ туфель по мощеным дорожкам.