Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

Он помедлил секунду, потом отстранил ее.

— Оставь, Анни. Все и без того уже плохо. Давай отрежем сразу, без лишних мучений.

— Ник, по крайней мере хоть поужинай! Я так старалась…

Он даже схватился за голову — так по-женски абсурдна была эта просьба.

— Не понимаю женщин, — сказал он. — Когда человек голоден, женщина возмущается его бесчувственностью: «Как ты можешь думать о еде в такую минуту!» Но только женщина способна помнить о еде в самое неподходящее время! Нет, благодарю, я не хочу есть. Анни, — отрывисто добавил он, давай поцелуемся на прощание и на этом покончим. Так будет лучше.

Ник не пошел в гостиницу. Он быстро шагал по улицам без всякой цели, без ощущения времени. Несколько раз возле театров он попадал в толпу выходивших зрителей; выбравшись из толчеи, он шел дальше. В каком-то кафе он что-то заказал и машинально съел; уходя невольно заметил, что за ним запирают двери на ночь, и зашагал дальше. Придя наконец в гостиницу, он позвонил Анни, но телефон не отвечал. Часы показывали три сорок пять. Ник сошел вниз, но такси пришлось ждать минут двадцать.

— Внуково, — сказал он шоферу. — Я очень спешу.

Машина мчалась сквозь ночь. Кругом темнели неосвещенные дома. Ник еле различил здание института. Светились только сигнальные огни для самолетов далеко впереди да вспышки белого пламени на стройках, где шла ночная работа. Здание аэропорта было залито ярким светом, но почти безлюдно. Ник прошел прямо к ограде перед летным полем. Вдали, среди темных самолетов, стоявших на посадочной площадке, виднелся один освещенный. Калитка, ведущая на поле, была открыта, возле нее, подняв воротник пальто, взад и вперед прохаживался контролер.

— Это самолет на Вену? — спросил Ник.

— Да. Ваш билет, пожалуйста.

— Билета у меня нет. Мне нужно повидать одного человека.

— Простите, товарищ, вы же знаете правила. Туда без билета нельзя.

— Но я должен сказать ей несколько слов.

— Ничего не могу поделать. Правила везде одинаковы… Там ваша жена? — сочувственно спросил контролер.

— Да, — сказал Ник, готовый согласиться с чем угодно. — Моя жена.

Контролер взглянул на его пустые руки.

— Вы хотите передать ей этот сверточек?

— Да.

— Наверно, еда? Что ж, не голодать же ей. Ладно, скажите стюардессе, что вам нужно поговорить с женой.

Ник ринулся в темноту под пропеллеры спящих самолетов. До венского самолета оставалось полпути, когда Ник услышал рев моторов. Он побежал еще быстрее, рев усилился, косая цепочка освещенных окошек поплыла вдаль, и Ник остановился. Из темноты вышла женщина в летной форме. Взглянув на него, она тоже остановилась.

— На венский рейс опоздали, — сказала она. — Вы пассажир?

— Нет, — медленно ответил Ник, глядя на удаляющийся самолет. — Я хотел поговорить с одним человеком, но теперь уже все равно.

9

Утром, поспав не больше часу, Ник заставил себя поехать в институт; он был так подавлен глухой тоской и ощущением утраты, что даже не замечал физической усталости. В полдень ее самолет прилетит в Вену, значит телеграмму надо ждать во второй половине дня. Он наметил себе срок — три часа дня, — и это облегчило ему ожидание. Казалось, кровь, пульсирующая в его венах, отстукивает минуты.

Чтобы убить время, он все утро провозился с интегратором. Он с интересом наблюдал, как работает прибор, воплотивший идею, которую он когда-то так беспечно бросил в пространство, а потом позабыл совсем. Кончив, Ник взглянул на часы. Ждать осталось всего три часа.

Он пошел в кабинет Гончарова потолковать о приборе. Заговорив о работе, Гончаров оживился, вообще же он был странно озабочен и держался отчужденно. Сначала Ник не обращал внимания на его холодность, но потом она стала слишком явной, а Ник сейчас был особенно восприимчив ко всякому проявлению недружелюбия. Что он мог сделать или сказать такого, что Гончаров на него обиделся, недоумевал Ник. И вдруг вспомнил.

— Между прочим, почему вы вчера вечером не остановили машину? — небрежным тоном спросил он, прерывая разговор о приборе. — Вы проехали мимо меня.

Гончаров растерянно моргнул — он не ожидал такого резкого перехода.

— Простите, вы о чем?

— Вчера на автобусной остановке, на углу Ломоносовского проспекта, — сказал Ник. Его внезапно одолела усталость; пожалуй, не стоило заговаривать об этом. Вчерашний эпизод казался сейчас таким незначительным, таким далеким…

— Я вас не видел.

— Но ведь вы смотрели прямо на меня, — возразил Ник. — Валя тоже заметила это. Вы не могли не видеть нас.

— Валя? — Гончаров пристально поглядел на него, и его явная заинтересованность словно подстегнула Ника. — Наша Валя?

— Ваша Валя. Мы с ней дошли туда пешком. Она собиралась куда-то в гости.

— Я и ее не видел, — резко сказал Гончаров, как бы отклоняя непрошеные объяснения Ника, почему они с Валей оказались на улице вдвоем. Он стал нетерпеливо постукивать указательным пальцем по чертежу, о котором до того шла речь. — Я торопился домой. Меня там ждали.

— Мне казалось, вы говорили, что будете весь вечер свободны.

— Да, но когда вы ушли, мне позвонили по очень важному делу. — Ему, очевидно, стоило труда сохранять вежливый тон: настойчивость Ника раздражала его. — Итак, мы говорили о структуре поля…

— Да, — сказал Ник. — Но, может быть, сначала условимся насчет сегодняшнего вечера? — После того как придет телеграмма от Анни, он немного поспит, но потом не хотелось бы оставаться в одиночестве. — Мы с вами собирались провести вечер вместе — быть может, сделаем это сегодня?

— Очень сожалею, — ответил Гончаров, — но у меня тяжело заболел близкий друг. — Он взглянул на часы и отодвинул от себя чертеж. — Извините, пожалуйста, я должен сейчас позвонить и узнать, что сказал врач.

— Разумеется, — откликнулся Ник. Намек на то, что ему лучше уйти, был так же ясен, как и нежелание Гончарова посвящать его в свои дела. Только вчера, подумал он, этот человек сетовал на то, что между ними так много невысказанного, а сегодня сам предпочитает о чем-то умалчивать. Ник встал и ушел. На ходу он взглянул на часы — вот и еще прошло сколько-то времени.

Самолет Анни сейчас уже вылетел из Будапешта. По расписанию она должна быть в Вене через сорок минут. Если она пошлет телеграмму сразу же по приезде, то, пока ее доставят, пройдет еще часа два. Ник валился с ног от усталости, продолжать работу не было никакого смысла. Он решил пойти в гостиницу и ждать там. Растянувшись на кровати возле телефона, Ник мгновенно заснул, надеясь, что его разбудит звонок или стук в дверь, но, когда он, вздрогнув, проснулся, было совсем темно. Оказалось, что уже одиннадцать часов. В смятении он бросился к дежурной по этажу, но телеграммы для него не было. Должно быть, Анни послала вечером письмо. Что за дурацкая экономность, раздраженно подумал он.

Телеграммы не было и утром. В течение дня Ник трижды звонил из института в гостиницу, но ни телеграммы, ни письма не было. Он пообедал у себя в номере и не выходил весь вечер, ожидая, что она позвонит. Она не позвонила. Ник начал приходить в неистовство.

Ночью он написал ей письмо на адрес американского посольства в Вене. Шли дни, а ответа не было. Он написал еще раз. Ответа не было.

Вне себя он позвонил в Вену, в посольство. Нет, о ней в посольстве ничего не известно. Он спросил о Хэншеле. Его бесконечно переключали с одного телефона на другой, и наконец кто-то ответил, что Хэншел живет в гостинице «Империаль».

Он не мог заставить себя позвонить Хэншелу. Он сидел у себя в номере и упрямо ждал, пока венская телефонистка по указаниям московской обзванивала гостиницы в поисках миссис Робинсон, прибывшей из Москвы. Он настойчиво руководил этими поисками, вмешиваясь в разговор двух телефонисток то по-русски, то по-немецки. Каждый звонок в очередную гостиницу вселял в него новую надежду, каждая неудача усиливала его упрямство, его тоску, его гнев, пока наконец он не позвонил прямо в «Империаль». Нет, миссис Робинсон здесь не проживает. Доктор Хэншел? О да, да. Одну минутку… К сожалению, доктора Хэншела сейчас нет. Ник велел передать Хэншелу, что просит Анни позвонить ему в Москву. К черту самолюбие. Только бы услышать ее голос, на остальное наплевать. Но она не позвонила, и Ник не находил себе места от тоски.

Если бы Гончаров сдержал свое обещание провести с ним вечер-другой, он хоть на время отвлекся бы от этой тоски по ней, от злости — словом, от всего, что его так мучило сейчас. Но в последнее время Гончаров непонятно почему стал держаться отчужденнее, чем когда-либо.

Ник узнал теперь, что такое быть одиноким в Москве. Никто ему не звонил, никто из тех, кто был так приветлив к нему в институте во время работы, не приглашал к себе в гости. И никто не принимал его приглашений пообедать. Он снова предложил Гончарову поужинать вместе, и снова Гончаров уклонился.