Шаляпин - Моисей Янковский

Он ищет в оперном театре режиссера и не выносит постановщиков, он не может найти общего языка с такими режиссерами, которые убеждены, что если они внесут в спектакль точное, документально подтвержденное знание эпохи и стиля, то самое главное и существенное будет достигнуто.

Шаляпин опирался на лучшие традиции русского искусства, которые он находил в музыке Глинки, Мусоргского, Бородина, Римского-Корсакова, в творчестве актеров-реалистов Малого, Александрийского и Художественного театров, в произведениях великих русских классиков. В западном искусстве он искал эти традиции у Шекспира и Шиллера, у великих трагических поэтов и актеров.

Портрет Шаляпина будет неполон, если не напомнить о том, что он в высочайшей степени понимал важность общения с партнерами, умения слушать их, создавать с ними неразрываемую цепочку духовных контактов, без чего мастерство артиста, в частности музыкального, становится искусственным, лишенным правды.

М. О. Кнебель вспоминала о беседах Станиславского:

«Всем известна и уже превратилась в анекдот фраза Станиславского о том, что даже амфибия и морской гад общаются и ориентируются в окружающем мире, и только актеры обходятся без этого, необходимого всему живому процесса. Правда, Константин Сергеевич не уставал повторять, что этот процесс только кажется легким, а подлинное общение в театре редко. Он наблюдал его у таких людей, как Сальвини, Дузе, Леонидов, Михаил Чехов, Шаляпин…»

Вс. Мейерхольд как-то сказал: «Для актера музыкальной драмы творчество Шаляпина такой же родник, как жертвенник Диониса для трагедии».

Глава XII

В ГОДЫ ПЕРВОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Милый Федор!

Приходи завтра вечером?

Меня охраняет кавказская боевая дружина — 8 человек — славные такие парни. Им очень хочется посмотреть на тебя. Мне — тоже. Приходи!

Думается, что тесные дружеские отношения с Горьким явились основной причиной того гражданского пробуждения, которое характерно для Шаляпина в пору первой русской революции.

Начиная с 1901 года Шаляпин, по сути, впервые задумывается о вопросах, которые давно уже волновали передовые слои русского общества. Несомненно, встречи в Нижнем Новгороде, где Горький отбывал свою ссылку, общение там с другими лицами, находившимися в том же подследственном положении, участие в концертах в пользу Народного дома, бесчисленные ночные беседы с Алексеем Максимовичем — все это содействовало известной активизации интереса к тому, что происходило в стране. Итоги русско-японской войны и события 9 января 1905 года явились мощными толчками к тому, чтобы певец призадумался о происходящем в России.

Не нужно при этом считать, что подобный интерес был глубоким и коренным, что он содействовал развитию истинного политического самосознания певца. Так объяснять довольно деятельное участие Шаляпина в событиях 1905 года нельзя.

Для того, чтобы понять меру политического самосознания певца в 1905 году, следует припомнить, как вела себя значительная часть русской интеллигенции в то время, в частности интеллигенция художественная. Для нее характерно то, что в серьезнейшие дни событий 1905 года, в особенности в начале его, она оказалась на положении временного попутчика революции.

О такой особенности участия либеральной буржуазии писал В. И. Ленин:

«Движение пролетариата, в силу самых основных особенностей в положении этого класса при капитализме, имеет непреклонную тенденцию стать отчаянной борьбой за все, за полную победу над всем темным, эксплуататорским, порабощающим. Движение либеральной буржуазии, напротив, по тем же причинам (т. е. в силу основных особенностей положения буржуазии) имеет тенденцию к сделкам вместо борьбы, к оппортунизму вместо радикализма, к скромному учету наиболее вероятных и возможных ближайших приобретений вместо „нетактичной“, смелой и решительной претензии на полную свободу»

При этом, характеризуя ход революционных событий, Ленин констатировал, что «низы борются, верхи пользуются» (там же, стр. 195).

Очень скоро наступило решительное расслоение: от лозунгов социальной революции в испуге отступила та часть интеллигенции, которая домогалась конституции на западноевропейский образец и была склонна довольствоваться лишь ею, опасаясь резкого крена влево. Либеральные слои русского общества шли под лозунгами «свободы» лишь до определенного момента и вскоре отступили, не только оставив пролетариат одиноким в борьбе с царизмом, но явно не сочувствуя этой борьбе.

Такое расслоение многое объясняет в умонастроении, особенно после декабрьского восстания в Москве и последовавшей вслед за тем полосы кровавой расправы.

Тем не менее участие прогрессивно настроенных кругов русской интеллигенции в событиях 1905 года требует внимательного рассмотрения, но ему должен сопутствовать трезвый анализ фактов.

Рассказывая о концерте, устроенном им 29 апреля 1906 года для киевских рабочих, Шаляпин припоминал, что, когда он обратился за разрешением к киевскому губернатору Савичу, тот показал секретное донесение охранного отделения, в котором сообщалось, что Шаляпин «дает концерты в пользу революционных организаций».

Комментируя этот донос, Шаляпин в своих воспоминаниях писал:

«Это было нелепо и не содержало в себе ни капли правды. Я, по натуре моей, демократ, я люблю мой народ, понимаю необходимость для него политической свободы, вижу, как его угнетают экономически, но я никогда не занимался делом, приписанным мне охранным отделением».

Цитируемые строки писались совместно с фактическим соавтором воспоминаний А. М. Горьким и, конечно, точно отражали истинное положение вещей. Ни в ту пору, когда он устраивал концерты в пользу нижегородского Народного дома, ни позже, когда давал концерты киевским рабочим, Шаляпин не был связан с революционным движением сколько-нибудь крепко. Это были все же лишь естественные отклики большого художника на зовы широких масс, не прислушаться к которым, особенно в годы открытого революционного движения, было немыслимо.

Быть может, в жизни певца и наступали какие-то моменты, когда он подумывал о более тесной связи с революционным движением, но эти думы рождались под влиянием эмоций, скорее стихийно, чем сознательно. Органичности в них не было.

Спустя долгие годы, находясь в эмиграции и вспоминая о таких настроениях, Шаляпин рассказывал, что как-то обратился к Горькому с вопросом, не следует ли ему вступить в социал-демократическую партию. На что Алексей Максимович отвечал: «Ты для этого не годен. И я тебя прошу, запомни один раз навсегда: ни в какие партии не вступай, а будь артистом, как ты есть. Этого с тебя вполне довольно».

Разговор имел место на острове Капри, несколько лет спустя после бурных событий 1905 года, в пору, когда Шаляпин был чрезвычайно далек от настроений освободительного движения. Совершенно понятен ответ Горького. Но и тогда, когда развертывались революционные события, не могло быть и речи о том, чтобы Шаляпин мог оказаться в рядах социалистической партии. Видимо, диалог на Капри был навеян разговорами о революции и настроениями, родившимися в результате бесед.

Вопрос о двойственном положении и настроениях Шаляпина возникал у них многократно. И каждый раз Горький, по сути, осуждал певца, который в своей артистической жизни был необычайно далек от освободительных идей, временно захвативших его в годы первой революции и накануне.

Когда расправа 9 января всколыхнула всю мыслящую Россию и на повестку дня встал вопрос о дальнейшем бытии страны, многие представители русской художественной интеллигенции возвысили свой голос в защиту освободительных идей. Среди них оказался и Федор Иванович.

2 февраля 1905 года московская газета «Наши дни» напечатала заявление группы московских музыкальных деятелей, требовавших от правительства реформ и присоединявшихся к декларации только что прошедшего либерально-оппозиционного съезда «земцев». Значение обращения московских музыкальных деятелей заключается не в том, что они выдвигали подлинно революционные требования.

Решения «земцев» были типично половинчатыми. Речь в них шла лишь о некоторых конституционных нормах, которые должны быть дарованы сверху. Это петиция верноподданных, направленная к царю с просьбой прислушаться к голосу либерального дворянства.

Значение заявления московских музыкальных деятелей, несмотря на характер их требований, заключается, однако, в другом: впервые русская музыкальная общественность, отличавшаяся за последние десятилетия заметным политическим индифферентизмом, возвысила свой голос. Музыканты впервые почувствовали себя общественностью, которая может и имеет право говорить о положении государства. Московские музыканты не столько становились на позиции «земцев», сколько демонстрировали свое оппозиционное отношение к царизму.