Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

Английский историк Джон Уиллер – Беннет имел возможность наблюдать за Гинденбургом на военной церемонии, проходившей той осенью, и дал проницательное описание старого маршала, его перемещений между миром реальным и миром его мечты: «Подъехала большая закрытая машина, ординарец распахнул дверцу, и из нее выпрыгнули два красивых юных офицера. Последовала пауза, и медленно, очень медленно из машины выбралась, двигаясь задом, огромная фигура с непокрытой головой. Снова пауза, хотя на этот раз короткая, в процессе которой один из молодых офицеров извлек из машины островерхую каску, которую носили пехотинцы в старой германской армии. Каска была почтительно возложена на массивную голову с волосами ежиком. Потом фигура медленно повернулась, и у зрителей моментально возникло впечатление, что перед ними гигантская заводная кукла, ожидающая, когда будет освобождена пружина, заставляющая ее двигаться. Он заметил застывший в неподвижности строй солдат. И сразу взгляд приобрел осмысленность – пружина освободилась, – и одна рука ухватилась за пуговицу, другая опустилась на эфес меча. Выпрямившись, Гинденбург направился в сторону почетного караула».

Даже став главой государства, Гинденбург всегда уделял самое пристальное внимание правилам и условности монархического этикета. На ежегодном обеде в «<Геррен – клубе», или «Клубе Господ», в том году одним из гостей был эрцгерцог Мекленбургский. В качестве дани уважения герцогу Гинденбург надел на парадный мундир мекленбургский крест, а когда вошел в обеденный зал, все время держался слева и немного позади принца.

Но ему никогда не удавалось надолго удалиться в упорядоченный мир установившихся иерархий и военных достижений, существовавший в его грезах. Требования убрать Брюнинга стали еще более настойчивыми, так же как и требования правых о представительстве в правительстве. Кроме того, со всех сторон поступали выражения возмущения, касающиеся «неконституционности» многих декретов Брюнинга. «Мы, представляющие большинство немецкого народа, – гремел Гугенберг на съезде Немецкой национальной партии, – мы укажем на конституцию и парламент и заставим президента выполнить клятву, которую он принес». Хотя эти советчики никогда ранее не проявляли особого почтения к Веймарской конституции, их замечания тревожили президента, на что они и были рассчитаны. Вдобавок постоянно приходили тревожные сообщения об усилении аграрного кризиса, о росте безработицы после небольшого летнего улучшения на рынке труда, просьбы о помощи банкиров и промышленников. Старый маршал очень устал. Посетители видели, как он измучен и угнетен. Ко всему прочему, он подхватил ангину и, пребывая в депрессии, никак не мог избавиться от болезни. И все же он пытался выполнять свои обязанности.

Едва президент оправился от болезни, как Брюнинг попросил его принять важное решение. Это никогда не было для него легким делом, а теперь, учитывая физическое и моральное состояние старика, сделать это оказалось тяжким вдвойне. Чувствуя нерешительность Гинденбурга, канцлер настоял, чтобы тот четко определил свою позицию по отношению к нему. Нацисты и националисты как раз в это время готовились к массовой демонстрации, направленной непосредственно против него. В середине октября они намеревались собраться в Бад – Харцбурге – курортном городке, расположенном в горах Харц, – для демонстрации своей силы. Отдельные мелкие партии, пока поддерживавшие канцлера, начинали колебаться. Существовала надежда, что мощь «(национальной оппозиции» произведет на них такое сильное впечатление, что они включатся в кампанию, имевшую целью сбросить Брюнинга. Канцлер чувствовал, что сможет пережить это наступление, только если Гинденбург открыто продемонстрирует свое доверие к нему.

Спустя шестнадцать лет Брюнинг вспоминал, что отправился к президенту, чтобы обсудить с ним возможность изменения политической линии. По мнению канцлера, у Гинденбурга было два пути: он мог насильственно подавить нацистскую партию, являющую собой угрозу конституционному порядку, – эту задачу Брюнинг, несомненно, был бы рад выполнить при поддержке президента; или сформировать новое правительство, в которое вошли бы нацисты. Если он выберет второй путь, предупредил канцлер, то, чтобы сдержать нацистов, президент не должен допускать новых выборов до истечения полномочий теперешнего рейхстага в 1934 году. Брюнинг сомневался, что такое правительство сможет достичь успеха в предстоящих переговорах по репарациям и разоружению, и опасался, что его неудача во внутренних и внешних проблемах страны подтолкнет многих лишившихся иллюзий нацистов в ряды коммунистов. В заключение Брюнинг дал понять, что не станет участвовать в правительстве, куда войдут нацисты.

Гинденбург нашел оба варианта неприемлемыми. Его отталкивал радикализм и грубость нацистов, и ему претила мысль о включении их в правительство. Но должным образом настроенный своими баварскими друзьями, он также не желал подавлять «(национальное» движение силой. Всегда избегавший «(хирургического» вмешательства, Гинденбург не мог принять решение. Брюнинг заметил, что маршал не в состоянии сконцентрироваться, и подумал, что у того провал в памяти. Возможно, Гинденбургу просто было сложно, учитывая слабость после болезни, следить за замысловатыми объяснениями канцлера. «Для Гинденбурга, – писал один из наблюдателей, – визиты Брюнинга всегда были связаны с большим напряжением, потому что последний ожидал слишком многого [от президента], когда делал свой доклад», и это было особенно заметно, когда маршал был не вполне здоров. Обсуждение закончилось ничем, пришлось вмешаться Шлейхеру и Гренеру, и только тогда президент снова заверил канцлера в своем доверии[29].

Брюнингу пришлось заплатить довольно высокую цену за поддержку Гинденбурга. Президент не желал больше откладывать реорганизацию кабинета. По его настоянию из правительства должны были уйти три человека: Куртиус, считавшийся слишком «мягким» для министра иностранных дел, Вирт, которого Гинденбург недолюбливал лично и который, являясь представителем левого крыла партии «Центра», был нежелательным для правых, и Герард, единственная вина которого заключалась в том, что он тоже был членом партии «Центра». И хотя он был одним из самых ее консервативных лидеров, его присутствие в кабинете давало партии «Центра», по мнению Гинденбурга, чрезмерно сильное представительство.

В новом правительстве Брюнинг взял на себя обязанности министра иностранных дел. Гинденбург предпочел бы назначение на этот пост барона фон Нейрата, немецкого посла в Лондоне, общительного шваба, консервативно – националистические взгляды которого делали его более приемлемой кандидатурой для правых. Но Брюнинг, вся политика которого основывалась на достижении быстрого дипломатического успеха, хотел сам провести переговоры о репарациях и разоружении. Место Герарда занял Тревиранус, оказавшийся неэффективным администратором программы помощи сельскому хозяйству. Этот пост спустя несколько недель был доверен землевладельцу из Восточной Германии, общепризнанному эксперту в области сельского хозяйства Гансу Шланге – Шенингену, бывшему лидеру Немецкой национальной партии, который порвал с Гугенбергом летом 1930 года.

Оставался нерешенным вопрос, кто станет преемником Вирта и возьмет на себя стратегическое министерство внутренних дел. Было названо имя Отто Геслера, бывшего министра рейхсвера. Его управление министерством рейхсвера заслужило одобрение правых – в основном потому, что он оказался очень снисходительным «бригадиром» для генералов. Он не имел никаких партийных связей, и было известно, что Гинденбург относится к нему благожелательно. (Чувства Гинденбурга имели большой вес, и его личное отношение к кандидатам было важным аргументом.) Кроме того, Геслер принимал активное участие в реформировании федеральной структуры страны и потому казался подходящей кандидатурой на пост министра иностранных дел.

Предложение занять этот пост Геслер принял с готовностью. У него уже имелся готовый план, как справиться с кризисом: правительству следовало взять на себя диктаторскую власть. Вооружившись ею, кабинет сможет провести всеобъемлющую реорганизацию страны и принять стремительные меры против катастрофической безработицы. Планы Геслера поддержала и партия Брюнинга. Монсиньор Каас уже давно весьма благосклонно относился к установлению открытой диктатуры при лидерстве Брюнинга. У Геслера также сложилось впечатление, что, по крайней мере, отдельные лидеры социалистов одобряют этот план. Канцлер, однако, был куда менее оптимистичен: план Геслера был очень похож на одну из альтернативных политических линий, которую он обсуждал с Гинденбургом всего лишь несколько недель назад. Брюнинг знал, что Гинденбург ни за что не пойдет на временную приостановку действия конституции, предлагаемую Геслером.